Одно из немногих разногласий между нами как раз касалось религии. Одно время она втемяшила себе в голову, что нужно научить Эмануэле молитвам, невзирая на то, что думаем об этом мы с Норой. Не то чтобы мы были решительно против, но мы заключили брак в мэрии и вообще ни разу вместе не бывали в церкви, разве что на чужих церемониях или как туристы. Чтобы быть как все, я крестился в двенадцать лет, приняв одновременно первое причастие и пройдя конфирмацию, – так в магазине покупаешь «три по цене одного» (отец, отнюдь не одобрявший мой поступок, явился к священнику и, протянув ему напряженную руку, принялся что-то бормотать о Галилее, клятвенном отречении от веры и о костре, отчего священник побледнел). Внезапно проснувшаяся во мне религиозность столь же внезапно угасла.
Нора всегда относилась к вере прохладно: насколько я знаю, она не молится и все годы, что мы знакомы, носит на шее четки из черного дерева – не из-за их символического смысла, а потому что они ей идут. «А что в этом плохого?» – спросила она, когда я удивился ее легкомыслию.
Казалось, Эмануэле без слов понял наше двоякое отношение к религии. Иногда за столом он начинал читать молитвы синьоры А., с вызовом глядя на нас. Мы продолжали есть как ни в чем не бывало. Если он не прекращал, Нора спокойно, но твердо говорила ему, что сейчас неподходящее время для молитв, что лучше их прочитать, когда он ляжет в постель и останется один.
Не знаю, укоренился бы росток веры в нашем сыне, будь у синьоры А. больше времени. Может, для Эмануэле так было бы лучше: любая вера, осознанная или нет, сложная, простая или подходящая к случаю, все-таки лучше отсутствия веры. Порой мне кажется, что нам, воспитанным в царстве жесткой логики, в строгих границах науки, труднее, чем остальным: мы можем отчетливо видеть бесконечное распространение ошибок везде и повсюду, среди людей, событий и поколений, но видеть отнюдь не означает их исправлять. Может, синьора А. права, отчасти объясняя свое настроение Божьей волей и гороскопом, который читают по радио в семь утра. А может, права Нора, беспечно носящая четки на шее.
Через несколько месяцев католические настроения Эмануэле улетучились.
Я наблюдал за ним на похоронах синьоры А.: он не сумел прочесть даже «Отче наш», забывал слова, с трудом выхватывал обрывки фраз, внимательно прислушиваясь к окружающим. Пока что житие Иисуса остается для него одной из великого множества историй, которые ему рассказывали.
