Даже если все так и случится, через несколько лет я опять столкнусь с неизвестностью, и так будет происходить снова и снова, пока мне вдруг не повезет (на шестом этаже физического ловко сложится цепочка событий и несколько человек, один за другим, сломают бедренную кость) или пока, что более вероятно, я не решусь отказаться от романтической мечты и не вернусь к реальной жизни. Можно найти работу в сфере финансов, софта, консалтинга: физики умеют оперировать большими массивами информации, отличаются гибкостью мышления, а главное – не ноют, по крайней мере, так считается.
На встрече с психотерапевтом я еще отчаяннее жалею себя, говорю, что силы мои иссякли или скоро совсем иссякнут. Психотерапевт характеризует мою депрессию как «философскую – в худшем случае» и советует, если совсем не удается уснуть, принимать обыкновенный Лексотан.
Итак, каждый из нас поглощен собой и совершенно не замечает остальных: Нора скоро рухнет под грузом растущих обязанностей, Эмануэле пытается подавить тоску, а я рисую себе картины собственных психических отклонений. Наша молодая семья сталкивается с новой угрозой: семья похожа на туманность, которая заражена эгоцентризмом и которая, того гляди, взорвется.
Всего этого достаточно, чтобы я забыл о кашле синьоры А., который тем временем настолько усилился, что она не смыкает глаз. Она тоже мучается от бессонницы, и не потому, что в ее комнате поселились призраки (ее призраки давно стали ей лучшими друзьями), а потому, что всякий раз, когда она ложится, ее начинает трясти, пока она снова не сядет и не отхлебнет воды или сладковатого сиропа.
Она даже перестала ходить в церковь, чтобы не мешать другим: она заметила, что люди смотрят на нее осуждающе, нетерпеливо пожимают плечами. В последний раз ей пришлось уйти прямо перед евхаристией, причем, пробираясь к краю скамьи, она наступила на ногу соседке. Кашель эхом отзывался под высокими сводами, которые усиливали его, и становился просто невыносимым.
Возвращаясь домой короткой дорогой, по тропинке среди берез, разгневанная синьора А. даже не подозревала, что совершает нечто кощунственное, ставя под сомнение ценность причастия, она спрашивала себя: вдруг вся эта история с причастием («история» – вспоминая ее, я сразу слышу это слово, она его очень любила: «Ну и история!», «Что за история здесь приключилась?», «Пора поставить точку в истории с носками» – для нее все было историей), так вот, по дороге домой тем утром, она подумала, а что, если особенная атмосфера, окружающая все, что связано с причастием, – просто мыльный пузырь, что все дело в песнопениях, в словах, которые шепчет священник, в том, как люди выстраиваются в очередь, сложив руки и опустив головы. С этой мысли начался медленный отход синьоры А. от ее веры, которая прежде не знала кризисов и которая теперь была ей нужна как никогда. Больше она не исповедовалась, даже перед самым концом. Полагаю, отныне и впредь она считала, что Господь должен просить у нее прощения.
