И Ремешков, не замечая того, что делал, повалился, сел на землю, хватаясь за кусты, — ноги ослабли.
Но в эту минуту ни Новиков, ни Порохонько не заметили этого. Они следили за чем-то сквозь ветви.
Каленый свет месяца мертвенно заливал полого подымавшееся к возвышенности бесприютное пустынное пространство поля, оно росно светилось, и влево от него, в неглубокой котловине, тянущейся к ало-голубой глади озера, возникали и пропадали неясные, отрывистые металлические звуки, и справа среди обугленных силуэтов сожженных танков тревожно, однотонно кричала какая-то птица. И другая заглушенно, призывно отвечала ей дальше и правее, из минного поля.
— Что за черт! Слышите? И птицы… на кой здесь? — шепотом выругался Новиков, не спуская зарябивших от напряжения глаз с поблескивающей котловины; не понимал он, откуда шли эти близкие металлические звуки, зачем и откуда доносился этот ночной переклик птиц, похожий на зов журавлей.
— Побачьте-ка, — как клещами сжав локоть комбата, прошептал Порохонько, обдавая табачным перегаром. — Видите? Во-он двое пошли… Видение? Нет?
Две темные человеческие фигуры бесшумно шли по дну котловины метрах в сорока от кустов, один нес что-то, потом оба согнулись, исчезли; и тут же с чувством нависшей беды увидел Новиков еще троих. Вернее, сначала уловил справа от кустов неопределенное угасающее позвякивание — из синего сумрака выдвинулись в котловину эти трое. Остановились, поджидая. И как бы оторвавшись от земли, на которой он лежал, видимо, присоединился к ним еще один, стал на минуту против месяца, высокий, без каски, длинноголовый, на груди мотался автомат, — Новиков хорошо различал его, — и припал к земле, слился с ней.
«Разминируют поле? Значит, это саперы, немцы, — подумал Новиков, уже сознавая, что не ошибся, не мог ошибиться. — Так вот почему они прекратили атаку!»
— Що будем делать? — опять, обжигая табачным дыханием, прошептал Порохонько. — А, товарищ капитан? Подождем, пока утопают, а? Не?
Новиков сказал, отступив на шаг, продолжая глядеть в котловину:
— Ждать нельзя, будем прорываться к орудиям! Броском вперед, больше огня — прорвемся!
И сдернул с плеча автомат, перевел рычажок на очереди, совсем беззвучно двинул затвором, угадывающе посмотрел на Ремешкова. Ремешков вскочил, будто земля подбросила его. Цепляя ремнем за уши, за воротник шинели, стащил автомат, распрямляясь перед Новиковым как на ватных ногах.
«Вот оно, в конце войны, вот она, судьба! Да как же это? — мелькнуло у Ремешкова. — Господи, как же это?»
