И сразу же — поверите ли, засмеялась, обняла меня...
Застонал я с горя, посмотрел на нее и в отчаянии чуть не заплакал...
Женщины, женщины... Может, и действительно, вы — умнее нас, мужчин, вечно правду-матку в глаза режете?..
Я и по сей день не знаю, хорошо это или плохо, что мы друг друга до конца не можем узнать... Тайнами, тайнами мы окутаны...
А может, и правда — настало новое время, новая эпоха, когда грамотный человек наловчился за словом скрывать свои мысли и чувства? Не только политики, когда между собой беседуют, скрывая от людей свои мысли, но и люди, прогрессом охваченные...
Скажите, за что ухватиться человеку, если слово становится разменной монетой? Может, все наши беды из-за того, что говорим одно, а думаем совсем другое?..
Но, пожалуй, еще большие беды начнутся, когда через чипы кто-то будет читать наши мысли.
Много, много о чем мне думалось.
И еще одно неясное тревожило меня. Пока я и сам не мог понять что именно, но ощущение тревоги не покидало ни на минуту.
А потом снова открылась невидимая дверь, снова Лупоглазенькая вкатила в мою комнату кресло-лежанку. Пригласила лечь. Я осмотрел ее с головы до ног — она была без одежды, как и Лупоглазенький.
И сказал:
— Нет.
Она удивилась. Затем прозвучал ее голос:
— Нынче метиска будет. Покажет танец живота и все такое...
— Нет, — повторил я и подумал: «Ты лучше эту метиску Лупоглазенькому подсунь. Вот испуг будет, заикой станет до конца дней своих».
Лупоглазенькая кресло-лежанку выкатила из комнаты. Я остался.
И нашло, накатило на меня... После того, что увидел и услышал, в моей душе появилось отчаяние. И снова я столкнулся с тем, с чем, видимо, время от времени сталкивается каждый человек — с мрачным одиночеством, когда все, чем жил до сих пор, чем спасал свою душу, кажется пустым, ничтожным, и, словно поглощенный огромной морской волной, начинаешь задыхаться и не знаешь куда податься.
О-о, как жаль человека в такие минуты! И хорошо, если найдется близкая душа, утешит и пожалеет тебя. Не обвинит, не упрекнет, а всего лишь — пожалеет...
Я закрыл глаза и словно сквозь белый туман увидел...
...Увидел лесную дорогу, а по ней, колеистой, — катит легковушка. Вечереет... Золотистое солнце сквозь сосны слепит глаза. Я за рулем сижу, а рядом мой брат руки потирает: «Ну, нынче, я тебе обещаю — клев бу-у-дет!.. Я душой чую». Такой же горячий, дай волю — впереди легковушки помчится к лесному озеру.
В окно машины волнами льется сладкий лесной аромат, в котором слились запах смолы-живицы, земляники, прозрачной воды в колее, далекое, едва уловимое благоухание багульника. И еще над всеми запахами трав царствует дух чего-то — того давнего, полузабытого, что так остро ощущалось в детстве, вытягивало из дома и вынуждало голодными глазами вглядываться туда, за выгон, где текла речушка, за которой высился нерушимой стеной лес, куда дороги вели — аж на самый край света...
