он ведь никому не мешал своей невинной паутиной,
и у нее рука не поднималась его убить).
— Мужчины, — повторил Дрейф,
и когда он произнес это слово, комната вновь, во всяком случае частично, обрела свою привычную, уютную, замкнутость.
— Да-да…
Женщина вышла из своего оцепенения и задумчиво водила пальцами по губам.
— И хотя это было так давно и на самом деле случилось не со мной лично,
вы понимаете меня, доктор,
но мне все же кажется, что во рту у меня камень,
здесь и теперь!
Дрейф сделал глубокий вдох, чтобы совершенно очистить голову, и записал слово «камень».
Однако рука его так дрожала, что ему пришлось переписать слово по крайней мере раза три, чтобы его хоть как-то можно было разобрать.
— Я чувствую его, доктор,
да, сейчас, именно в эту секунду!
Она широко открыла рот,
будто пытаясь показать, какой именно величины был камень.
— Я словно не могу как следует говорить, доктор,
словно не могу как следует высказаться, потому что какая-то часть меня все еще лежит замерзшая, поруганная и умирающая в густом лесу с камнем, засунутым в рот!
Дрейф записывал.
Однако он, казалось, не слышал ее толком.
У него никак не получалось перестать время от времени посматривать на книжную полку, к тому же, ужасное, потаенное чувство ужаса из-за того, что некий посторонний элемент вторгся в его когда-то такую надежную комнату, все не проходило.
— Я не могу сказать, что в самом деле чувствую и хочу, доктор,
страх и холод мешают мне говорить,
кричать я по-прежнему не могу,
потому что крик, точно так же как и голод, — я не могу допустить, чтобы он вырвался,
и если я когда-нибудь поддамся ему, то я не знаю, что тогда случится,
может быть, обрушатся дома, а ничтожные самовлюбленные мужчины вроде вас испарятся!
Дрейф механически все записывал, дрожь в руках постепенно утихала.
С каждым словом он чувствовал себя немного спокойнее.
— Иногда я, словно от толчка, просыпаюсь среди ночи от того, что что-то засело у меня глубоко в горле и воздух в него не попадает,
тогда я вдруг понимаю, что заткнута камнем,
то есть понимаю не обычным, осознанным, разумным образом,
а совершенно отчетливо чувствую камень,
грубый такой, серый, покрытый землей, он сидит в горле,
и мне приходится встать и выпить по крайней мере три стакана воды, чтобы меня отпустило это призрачное чувство,
и только много позднее, когда я, успокоившись, снова лежу в постели, я вспоминаю, что в действительности это случилось не со мной,
здесь и теперь,
а с другой,
в другое время!
