— И каковы же ваши теперешние чувства по отношению к этому инциденту?
Дрейф внезапно страшно перепугался, услышав в собственном голосе интонации немощной старухи…
Но женщина была по обыкновению так занята своими внутренними видениями, что это не отвлекло ее.
— Они…
Она замолчала, колеблясь,
очевидно стремясь подобрать точные слова, чтобы все было понятно:
— Я же очень хорошо знаю, что мужчины в своей основе не злые, доктор,
даже вы, доктор, не злой мужчина,
и хотя сердце у вас маленькое и черствое, и немое как бородавка, оттого, что барышня Агнес однажды посмеялась над вами…
Дрейф застыл и никак не мог понять, от кого женщина могла узнать об этом унизительном случае,
однако после истории с пауком его уже почти ничего не могло взволновать, и он пропустил эту реплику без комментариев.
— Да, в глубине души вы — просто маленький испуганный мальчик, который ужасно холодной зимней ночью идет по бесконечной лесной дороге к домику старушки, держа в руках корзину с провизией,
да будет доктору известно, что я знаю множество добрых, нежных, замечательных мужчин, которых я и уважаю и люблю:
мой брат,
мой дорогой отец,
тот похожий на божество благородный дикарь с горбатым носом и иссиня-черными волосами и раскосыми глазами, который стоит в монастырском саду с пряностями и улыбается мне, одетой в монашеское одеяние,
но каковы они на самом деле, в самой глубине души!
Она замолчала, но потом с нетерпением продолжала,
пытаясь выразиться как можно точнее:
— Я хочу сказать, доктор, чего они от меня хотят?
Разрозненные воспоминания о барышне Агнес и старухе в хижине временами всплывали в памяти Дрейфа, который рассеянно записывал далее:
— Иногда, когда я вдруг вижу кого-либо из них,
или когда я сижу и пью чай и беседую с каким-либо мужчиной,
с милым, очень воспитанным и любезным мужчиной,
бывает, что воспоминания о том, что случилось в лесу, захлестывают меня так внезапно и грубо, что я вдруг воображаю себе, будто…
Она опять замолчала и начала снова.
— Я знаю, что это глупо,
совершенно нелепо,
только от меня не зависит то,
что страх и подозрительность ни на минуту не отпускают меня,
это сидит во мне так глубоко и нанесло такую непоправимую травму и мне и всей моей женской сути, доктор!
Дрейф почувствовал, как к нему вернулся покой.
Ноги, затылок и руки наполнились теплом.
Его властный, уверенный, безжалостный голос аналитика обрел остроту лезвия:
— А нет ли у вас каких-либо чисто физических недомоганий?
Да, сейчас он несомненно попал в самую точку!
