домишки превращаются в дома, а затем в большие города с широкими улицами,
вокруг уже не какие-то болотистые деревеньки и навозные кучи, и плохо одетые дураки,
а вроде бы какой-то дворцовый покой!
Слово «покой» она произнесла с глубочайшим убеждением, словно читая вслух из какой-то книги, в которой оно было написано старинными буквами с завитушками.
— Покой?
— Покой!
— Просторный, тесный, заплесневелый, подземный, с крысами?
Так, так, нельзя ли немного точнее,
ведь существует множество видов покоев!
Лицо женщины снова приобрело слегка страдальческое выражение.
Словно она на какое-то мгновение потеряла связь и должна была подумать, к какому времени относится этот покой.
— Да, он не очень большой, доктор,
и, похоже, заброшенный,
но никаких крыс там нет,
и, вообще-то, он красивый:
такая напыщенная архитектура,
на стенах большие зеркала в золоченых рамах,
на потолке хрустальные люстры, от них по нему рассыпаются отсветы дневного света, проникающего через распахнутые двери террасы,
а пол там в шахматную клетку, доктор,
и большой очень красивый камин,
а в камине горит невысокое пламя,
мне кажется, что я вижу облачко мотыльков, вылетающих из языков пламени, но не обращайте на это внимания, доктор,
это, должно быть, галлюцинация!
— А что вы там делаете?
У этой постепенно прорастающей в женщине новой личности голос стал надменным, важным.
Она произносила каждый отдельный слог подчеркнуто правильно, вежливо и учтиво,
однако снисходительно
и называла Дрейфа уже не доктором, а господином.
— О, ничего, господин.
— Ничего, совершенно ничего?
Вы что, не дышите и даже не живете,
вы что, мертвая и лежите в открытом гробу, одетая в саван и погребальные перчатки,
так в чем же дело?
— О, господин, что вы говорите, разумеется, я живу,
но в основном я просто сижу здесь,
на стуле, совершенно неподвижно!
Дрейф записывал все это упрямо разбрызгивающимися красными чернилами, а на улице капли дождя падали все чаще, и госпожа Накурс все еще стояла в кухне, молча уставившись на дымящийся бифштекс, горошек и картофель.
— А за окном, я полагаю, лето, господин,
я вижу это по зелени сада,
по растениям в полном цвету и по жаре, дрожащей над туманными полями вдали,
я понимаю это также потому, что слышу грубый мужской смех среди деревьев,
и здесь внутри тоже жарко, господин,
дьявольски жарко!
Она повернула голову, вытянула шею, оттянула пальцами ворот платья, будто стараясь впустить побольше воздуха,
а Дрейф быстро вскинул глаза, прислушался,
