— Тогда увозить надо государя, пока не стало поздно!
— Идём, Андрей, поспешать надо.
Снова — с тепла на мороз.
Распахнув входную дверь, боярин быстрым шагом подошёл к царю.
— Ехать надо, государь, — негромко, но внушительно сказал Умной. — Опричник этот мнимый, видимо, глаза твоей охране отвести смог. Как бы не сотворил ещё чего...
— Или боишься, что убьют меня? — прищурил правый глаз Иван Васильевич. — Я же стольких Колычевых казнить приказал. И он вот, тоже... Колычев... Ты же мне смерти желать должен, боярин!
Короткий взгляд на мертвеца. Царь моргнул и отвернулся.
— Тебе присягал, государь. Тебе и верен буду. А смерти твоей — боюсь, царевич Иван молод ещё на троне сидеть. Да и о новгородских убийцах забывать не стоит...
— Едем, — поморщился Иван Васильевич.
Пригладил ладонью заиндевевшую бороду, обернулся к игумену.
— Митрополита похоронить с честью. Проверю! Не сам, так иных пришлю.
Малюта Скуратов, так и не выпустивший тела из рук, передал мертвеца на попечение монахов.
— Как же это? — почти как царёв палач, спросил небеса игумен.
— Может, угорел? — предположил Малюта. — Натоплено там сверх меры. Сердце, может, и не выдержало...
Перекрестившись, опричник побежал за уже тронувшимися санями, вскочил на запятки.
Монахи молча смотрели вслед удаляющемуся царскому поезду, змеившемуся прочь от обители.
Истинный змей — метнулся, убил, теперь вот прячется обратно, в укрытие, к себе подобным.
Кто же поверит россказням Малюты, что опальный митрополит сам умер, угаром удавленный?
Верно, палач царский и удавил, подушкой, к примеру, или шапкой собственной. Мог ли старик сопротивляться этакому медведю?
Иван же Васильевич, сидя в санях, уносящих его прочь от монастыря, размышлял об ином.
Вот оно, знамение, которого ожидал. Оказалось, не благословение оклеветанного митрополита было нужно, но его прощение. А уж Господь нашёл, как показать помазаннику Своему, что тот на верном пути.
До похода на Новгород, до Твери, с месяц назад, царь вызвал князя Владимира Старицкого к себе, в Александрову слободу. Встретил его ещё на подъезде, на ямской заставе. Владимир Андреевич, пышущий здоровьем, уверенный в себе, приехал верхом со свитой. Небрежно бросив поводья царскому конюшему, подошёл к Ивану Васильевичу, намеренно ни на кого иного не обращая внимания, поклонился коротко.
На правах родственника расцеловал, по обычаю, в обе щеки.
Иван Васильевич и сейчас чувствовал, как запылала кожа. Как крикнул он тогда, срывая голос на визг, не сдерживаясь, не думая, как и что подумают вокруг:
