— Благословляю добрых на доброе, — ответил Филипп, перекрестив боярина. — Ступай с миром, Василий Иванович!
— Прощай, — негромко произнёс Умной, поднимаясь с колен.
Уже протянувшись к дверной ручке, он обернулся.
Последний раз взглянул на Филиппа. Последний раз поклонился. И ушёл, притворив за собой дверь.
Словно опустил крышку на домовину-гроб.
Коридор, куда выходили келейные двери, был пуст. Точнее, так показалось боярину в первый миг. И тотчас из оконной ниши появился юноша Андрей, всё это время охранявший переговоры хозяина от излишнего любопытства. Уши — они тоже орудие дознавателя.
Андрей поклонился, сказал, отвечая на невысказанный вопрос:
— Всё тихо.
— Пока тихо, — невесело ответил боярин. — Пока господа новгородцы не пожаловали.
У Андрея дрогнули ресницы. Молод ещё, чтобы свои чувства скрывать, заметил про себя Умной. Ничего, научится. С нашими-то делами...
Или погибнет в безвестности, как не один и не дюжина до него, в литовских застенках, крымских отхожих ямах, шведских каменных мешках. Без соборования и отпевания. Без надежды, что друг или любимая после смерти закроют ему глаза.
И, зная, что гибель может быть лютой и страшной, всё равно пойдёт по царскому повелению, переплывёт студёные северные моря, переберётся через безводные южные степи — не за деньги и почести, а для службы отчине своей.
Сегодня Умной-Колычев собирался изменить судьбу юноши. Удачной ли окажется жизненная тропка Молчана? А вот на это воля не боярина и, страшно подумать, даже не царя Ивана Васильевича — на всё воля Божья!
— Не смотри так, — сказал боярин. — Царь с тобой сегодня после Филиппа говорить пожелал. Честь большая...
Зная, что не услышит ответа, подтвердил невысказанные слова:
— Но и угроза есть, вестимо. Гроза — она кого дождиком примочит, а кого и молнией пожалует. Робеешь?
— Терпимо, — потупился Молчан.
«Красна девица точно, — подумал боярин. — Только с кинжалом в рукаве, спаси, Господи, и помилуй».
Царский соглядатай Степан Кобылин ждал их внизу, у крыльца братского корпуса. С ним вместе морозили свои носы на предрождественском морозе несколько монахов, презревших молитвенное бдение ради более важного дела. Келарь и трапезник хотели знать, как приветить государя, есть ли какие распоряжения.
Князь Умной-Колычев, от проявлений раболепства становившийся сразу высокомерным — а как ещё прикажете обращаться с рабами? — выцедил сквозь зубы, что лучшее для братии не появляться на глаза государю. Встретить с почётом — да и по кельям. Целее, мол, будут.
