Кровь... Много ещё пролиться ей предстоит на Руси...
Не знал об этом Филипп. Может, и хорошо, что не знал?
— Через Тверь идут?
Не знал Филипп о сотворённом в Твери, но догадался: заточение не сломило волю, не затуманило разум.
— Царь уже в одном из монастырей близ города. И сюда скоро пожалует. К тебе пожалует, Филипп.
— И зачем ему убогий узник понадобился? Или не наглумились надо мной всласть его люди?
Умной-Колычев почувствовал в словах бывшего митрополита укор, поморщился.
— Наглумились всласть. А теперь царь Иван Васильевич желает, чтобы ты послужил ему. Верой и правдой, как встарь.
— Правдой?! И что же за правда понадобилась государю? О войске его бесовском я всю правду уже сказал и за правду пострадал.
Лязгнули цепи на руках инока, словно выговорили: да, он прав.
— Иван Васильевич убеждён, что в Новгороде свила гнездо измена, что новгородцы переметнуться под Сигизмунда литовского задумали. Что город поражён ересью, и тысячи православных отшатнулись от истинной веры. Но не все на Руси в такое поверить способны. Твоё слово надобно, Филипп. Тебе царь благословить этот поход против изменников повелевает.
Брови Филиппа высоко поднялись. Боярин же продолжил:
— С минуты на минуту жди царя... Это и должен был тебе передать. И убедить — от слова твоего зависит судьба дальнейшая. Когда-то неосторожные речи отрешили тебя от митрополичьей кафедры. Иные слова всё повернуть могут... К прошлому повернуть...
— Царскую волю услышал. Скажи теперь, боярин Василий, что от себя добавить решился?
Умной бесшумно, стараясь наступать только на мыски, подошёл к двери кельи, прислушался. Перевёл дух, так же неслышно вернулся, подойдя к иноку вплотную, окутав его тёплым дыханием.
— Смерть к тебе идёт, владыка. Волей Божьей повезло мне обогнать убийц, но неведомо, кто успеет раньше — новгородцы или царские войска. Может, и бой принять придётся.
Филипп помолчал.
— Верую, — сказал инок, — что Господь даст мне силы стерпеть и это... Я не дам благословения на поход против Новгорода. Сколько бы изменников и грешников ни оказалось за стенами города, а кровь невинных всё равно прольётся, и не могу одобрить такую цену.
Боярин Умной опустил глаза, словно на солнце смотрел, а не на лицо родственника своего.
И неожиданно для самого себя опустился на колени. Боярин в богатых одеждах — у ног монаха в старой рясе, на которую была накинута вытертая шуба.
— А меня благословишь ли, отче?
