– А примут чек на мой «Клуб гастрономов»?
– В Сьюдад-Реале – нет.
– Тогда, пожалуй, не выйдет, – сказал Хотч. – Я никогда не ношу с собой больше двадцати долларов наличными. Привычка, приобретенная на побережье.
– Я могу одолжить вам деньги.
– Не стоит, Папа. Я выступлю, только чтобы заменить Антонио, если нужно будет.
Луис Мигель и его бык стояли в нескольких шагах от нас. Оба они очень старались, но ни тот, ни другой, после работы Антонио, не могли рассчитывать на большее, чем одобрение личных друзей, а у быка здесь личных друзей не было. Он показывал, как должен вести себя хороший бык из Саламанки, отвечающий всем ходовым стандартам моды, а Мигель показывал, как он и Манолето, бывало, очаровывали зрителей ходовыми приемами, пока один из миурских быков не вытянул шею чуть подальше и не покончил с Манолето. Но быка это скоро утомило, и на смену его боевому пылу пришли усталость и отчаянье. Язык у него высунулся. Он выполнил все, что обещал, и как дара ждал быстрейшего конца. Но Луис Мигель выжал из него еще четыре поворота в стиле Манолето, прежде чем поставил его против себя. Он нанес удар неуверенно, волоча ногу. Шпага, наткнувшись на кость, выскочила у него из рук. Он собрался с силами, неплохо вонзил шпагу, и бык рухнул – не столько оттого, что в него вошел стальной клинок, чего раньше никогда не бывало, сколько оттого, что устал и отчаялся. Он сделал все, к чему его готовили, но ожиданий не оправдал.
– Луис Мигель сегодня не в форме, – сказал Хотч. – А как хорош он был в Малаге.
– Ему не следовало выступать, – сказал я. – Но он не хочет сдаваться. Он едва не погиб в Валенсии. И в Малаге. А сегодня этот огромный бык чуть было не забодал его. Он что-то чует.
– Что же он чует?
– Свою смерть, – сказал я. Это можно было сказать по-английски, если понизить голос. – Антонио носит ее с собой в кармане.
– В этих штанах нет карманов, – сказал Хотч.
– В куртке есть карман. Вон там, где торчит что-то, похожее на носовой платок.
– А своим компаньоном вы довольны сегодня? – спросил Хотч.
Антонио оставил для последнего боя самого крупного из своих быков и был так же безжалостен к Луису Мигелю, как всегда. Он показал все классические приемы, и все приемы, уже показанные Мигелем, вернув им покоряющую зрителей красоту, которая умерла в Линаресе вместе с Манолето. Он знал, что они менее опасны, чем приемы старой школы, но он показал все лучшее, что школа Манолето когда-либо могла дать.
