— Бородин! — крикнул он оглядываясь… — Эй, кто тут есть?
— Есть! Есть! — защелкало эхо.
И сразу Прокопий Фомич погас, опустил руки. Из-за камней в обнимку вышли двое — озабоченный, испуганный Павел и Бородин. Тимофей странно переставлял ноги, обхватив Павлика за плечи. Он был бледен, на лице чернела размазанная кровь.
— Тимоша, что с тобой? Что с ним?
— Не говорит. — Залетов посадил Тимоху на камень. — Бежал ко мне в укрытие и упал.
— Камнем? — дядя Прокоп присел на корточки перед Тимофеем. — А, Тимоша?
Бородин вздохнул, не поднимая головы.
— Не камнем. Оступился. Прямо головой, лицом…
— Рвоты не было?
— Нет.
— Ну ничего, милый. Как же это ты? Не бойся, говори…
— Как начало рваться… Как пошло — совсем рядом…
— Понимаю. А зачем же тридцать-то зарядов положил? Нельзя, инструкция не велит. Шнур — это сто секунд. Ты зажигаешь, смотришь, чтоб какой заряд не пропустить, а огонек — бежит! Не торопится, но и не ждет, пока ты со всеми тридцатью управишься. Пятнадцать поджег, и хватит! Уходи…
— Ты не прорабатывай меня, дядя Прокоп. Ладно?
— Это уж мы потом решим. Ну, веди его, Павлик. Снежку ему приложи. Пусть полежит до вечера…
Перед обедом один за другим в землянку стали подходить взрывники. Они спускали с плеч и ставили к стенке свои брезентовые сумки, снимали телогрейки и молча садились на нарах около Бородина. Тимофей, не глядя ни на кого, усердно караулил огонь в печке, подбрасывая дрова. Волосы его были начесаны на лоб до бровей, и все же на переносице был виден край большого ржавого пятна — Настя не пожалела йода. Нос Тимофея стал шире, голубая опухоль наплыла под глазом.
— Бородин остался невредим, — шепнул Васька Ивантеев.
Гришука толкнул его коленом, косясь на Снарского.
Прокопий Фомич загадочно молчал за дальним концом стола. Выпятив кадык, он рассматривал прогнутые жерди потолка. Когда все собрались, он разгладил обеими руками седые волосы вокруг плеши и сказал:
— Клавы нет? Начнем без нее. Давай, ребята, к столу.
Подумал, посмотрел на ребят и, отодвинув лавку, ушел на свою половину. Он молча полез под занавеску, отбросил в сторону подушки, вытащил из угла знамя в зеленом чехле и вышел к бригаде. Там, у стола, он снял со знамени чехол, обнажив знакомый всем ярко-розовый шелк и желтую бахрому. Прокопий Фомич развернул полотнище, полюбовался золотым шитьем и поставил знамя к стене так, чтобы были видны слова «лучшему коллективу».
— Когда-то бригаду Снарского считали лучшим коллективом, — он с удивлением покачал головой. — Президиум будем выбирать для ведения? Чего молчите?
