Художником он не стал, зато научился видеть. Его всегда раздражали напыщенные знатоки, по самые уши набитые эрудицией, он убегал прочь, когда экскурсоводы говорили о цветовой гамме и пытались разложить картину на десятки составных, и вообще, считал Павел, возле картины нужно молчать.
Вот почему он перепугался, когда Нина, остановившись около «Демона», сказала:
— Посмотрите на его руки.
Он хорошо знал эти руки, сложенные на коленях, длинные, тонкие пальцы в отсветах пламени; руки, оплетенные жилами и венами, сильные, очень сильные руки поникшего Демона.
— Да, — сказал он, — вижу.
— Вы обратили внимание… Смотрите — там, за ним — я не знаю что: может быть, преисподняя, может — мировой хаос или еще что-нибудь страшное и зловещее, правда? Эти языки пламени, отсветы. И он — огромный, сильный, — он ведь здесь как гений зла, да? Я не все понимаю, Павел, но посмотрите — как беспомощны, как слабы эти его руки. Совсем беспомощны — они лежат у него на коленях, как у ребенка, он уже ничего не может. Он устал быть гением зла… Или нет? Или я не так поняла?
И Павел вдруг увидел то, чего не замечал раньше, что ускользало от глаз, — они и впрямь беспомощно-слабы, эти руки, призванные творить зло. Не в этом ли суть врубелевского толкования «Демона»?
— Вы умница, — сказал Павел серьезно. — Вы любите Врубеля?
— Да… А теперь пойдемте к Левитану. Хорошо?
Она взяла его за руку, просительно, по-детски, и он, словно впервые увидел ее так близко, наконец понял, что она необыкновенно хороша, эта девчонка с внимательными глазами, Венькина сестра и чья-то невеста.
Они посидели у Левитана. Павлу страшно хотелось курить, и в другое время он бы обязательно ушел в курилку, но сейчас решил, что потерпит, потому что времени в обрез, а Нина очень интересный человек, и вообще жаль, что он не знал ее раньше, и какое свинство, что он не заехал к ним сразу, в начале отпуска.
— Вы когда-нибудь ловили раков? — спросил он.
— Нет… А что?
— Да вот я жалею, что не взял вас с собой в деревню. Я там ловил раков, так это были не раки, а лангусты. Вообще там все было гигантское: лопухи, как баобабы, крапива выше забора, ну про собак я и не говорю — собаки там…
— С теленка! — рассмеялась Нина.
— Ну, скажем, с овцу. И еще я искал там могилу Керн.
— Чью могилу? — не поняла Нина.
— Анны Керн. Правда, потом оказалось, что я ищу совсем не там. Но я не жалею.
Это было и вправду здорово. Он долго колесил по пыльным проселкам, забирался в черт знает какие глухие места, в деревушки из пяти домов, где даже колодезный журавель выглядел внушительной постройкой; ночевал в лесных сторожках, слышал, как кричал леший, и не удивлялся этому, потому что в той глухомани, куда заводили его лесные дороги, просто грех было не кричать лешему.
