— Вы когда уезжаете?
— К сожалению, завтра.
— Почему, к сожалению?
— Ну так… Не смогу даже проводить вас к венцу.
— Знаете, «проводить к венцу» звучит, как «проводить в последний путь».
— Правда? — смутился Павел. — Ну извините. Просто я глупо сказал.
— Это я глупо услышала… Нам еще не пора по домам, времени вон уже сколько?
— Черт с ним, со временем. Я еще целых два часа могу быть в вашем распоряжении.
— Я не хочу на два часа…
Она смотрела на него, и Павел, снова смешавшись, сказал:
— Вы знаете, у вас редкий цвет лица. Такой бывает на старых миниатюрах. И еще бывает у тундровой пуночки. Это такая пичуга, по кочкам скачет.
— Да-да… Вы говорите — два часа? Ну хорошо. Давайте поедем в парк? Покатаемся на чем-нибудь, на колесе, что ли. Сто лет мечтала…
— Я тоже. Представим себе, что мы студенты, Получили стипендию и гуляем. Лодка, «чертово колесо», мороженое. Остальное придумаем. Так?
— Ага…
На лодке, гребя, он натер себе мозоли, кого-то чуть не утопил и сам чуть не вылетел за борт; потом они улыбались в комнате смеха, улыбались вежливо и благопристойно до тех пор, пока не стали поперек себя шире рядом с длинной уродливой теткой без ног и с кривой шеей. Тут Нина не выдержала и стала хохотать так, что на нее оглядывались; потом они стреляли в тире, и Павел бледнел, когда Нина попадала, а он нет, но скоро пристрелялся и пять раз подряд заставил вертеться мельницу.
— Я еще не так умею, — сказал он. — Дайте-ка на рубль…
Потом они сидели на веранде под большим полосатым зонтом, ели шашлык, про который Павел говорил, что это не шашлык, а резина, вот он готовит шашлыки — пальчики оближешь.
— Хороший стрелок и отменный повар, — рассмеялась Нина. — Какие еще у вас таланты? Выкладывайте скорее, время наше истекает.
Павел посмотрел на часы.
— Чепуха. Плотно поев, мы должны вкусить пищи духовной. — И уже серьезно добавил: — Мне хотелось бы в Третьяковку. Теперь я не скоро попаду туда. Идемте?
— Идем, — кивнула Нина. — Я тоже не скоро выберусь.
Павел знал в Третьяковке все. Он любил этот большой русский дом, где пахнет смолой и прелыми листьями возле полотен Шишкина, танцуют среди мечей смуглые итальянки, вспыхивают солнечные березы Куинджи; где вот уже много лет скачет на сером волке Иван-царевич, сидит в тяжелом раздумье Христос среди раскаленных камней пустыни; где гневом и болью горят глаза осужденных стрельцов и скрипит снег под санями, увозящими боярыню Морозову.
Павла впервые привел сюда отец. Потом, уже в школе, увлекшись живописью, он проводил целые дни возле Саврасова или Левитана, робко пытался перенести на холст то радостный гвалт первых грачиных стай, то пугающую тишину омута.
