И сегодня, в воскресенье, они сидят на ковре. Рядом с грациозной девочкой в джинсах и белой футболке Стамен возвышается как монумент — весь из мускулов, перевитых жилами, точно веревками. Черные волосы, белые виски, смуглое румяное лицо, гордая осанка, которой отличались его деды и прадеды. У Стамена хорошие, ровные пальцы, грубые ладони и стальные запястья, узкие, как щиколотки быстроногого скакуна. Белки глаз всегда красноватые — железо, с которым он борется ежедневно, изменчиво по цвету и блеску, но всегда ослепительно. Он одет в серые простые брюки и синюю рубашку с засученными рукавами.
— Папа, когда мы отсюда уедем?
— Почему это? — спрашивает он, хотя и понимает почему. — Тебе здесь не нравится? Посмотри, у тебя есть своя комната, школа рядом.
— В пяти километрах! — уточняет Зефира.
— Есть автобус. И я тебя вожу на машине.
Зефира нюхает кусочек мыла, закрывает глаза.
— Сейчас я в сиреневом саду…
Стамен, склонив свой большой нос к ее ладошкам, говорит, что, кажется, пахнет лимоном.
— Нет, — смеется Зефира, — вот лимонное… А это?
И снова ему кажется, пахнет лимоном. Но он отвечает, что запах теперь вроде какой-то лесной.
— Пап, ну когда мы уедем отсюда?
— Что тебе не нравится? — устало спрашивает Стамен.
— Очень шумно… Разве ты не слышишь? Даже ночью.
Стамен напрягает слух — нет, слишком даже тихо. Стройка гудит вокруг нормально: погромыхивают и шуршат шинами мощные самосвалы, но по сравнению с колокольными звонами в его цехе… Они не смолкают, эти колокола, бьют и бьют, точно их раскачивает страшный какой-то ветер.
— Здесь тихо! — говорит он уверенно.
Зефира поднимает голову, прислушивается, чуть приоткрыв рот. Кусочки мыла в ее ладонях — Стамен купил их у одного моряка, — они из Марселя. Девочка складывает кусочки в коробку, застланную лиловым сатином и потому похожую на церковный реквизит…
— Где ты хочешь жить? — повторяет он будто бы спокойно, а на самом деле — с ужасом от пришедшей вдруг мысли, что какой-то слух, быть может, какая-то сплетня, которая просочится и через замочную скважину… И девочка разлюбит их — внезапно, как обычно и обрушивается несчастье.
— Недалеко от моря. Пускай шумит под окном, — продолжает Зефира.
«Неужто эти бездельники сделали ее на морском берегу?»
Он заглянул с тревогой в голубые детские глаза. Взгляд их был устремлен в окно — в их сухопутное окно… Отдаленный грохот стройки по воскресеньям был глуше, чем в будни. В небе плыли белые, как хлопчатобумажная перкаль, прозрачные перья облаков. Переведя взгляд на отца, что-то поняв в его настроении, Зефира добродушно сказала:
