Г р и г о р и й (полный гнева, берет Янушкина за грудь). По какому же праву ходишь ты в списке живых?!
Я н у ш к и н. Гриша… Гриша… Олег Кузьмич!
Входит Б а с к а к о в.
Б а с к а к о в. Оставь, Карпов. (Возвращает Григорию бумаги.)
Я н у ш к и н. Выдумки, Олег Кузьмич. Не придавайте значения.
Б а с к а к о в. Этого мало, чтобы судить, но довольно, чтобы понять.
Я н у ш к и н. Вот так объективность! Значит, Осмоловский — предлог? Для расправы с честным человеком… Я напишу в редакцию, в обком!
Г р и г о р и й. Напиши! Про Гуськова спросят — на меня вали. Да, вместе с тобой отвечаю… Ты, я и прочие…
Из дома с вещами выходят Е л е н а, Г о ш а и Ш у р и к, спускаются с крыльца.
Е л е н а (Григорию). Я ждала вас. Уезжаю, хотела проститься.
Г р и г о р и й. Уезжаете?
Я н у ш к и н. Леночка… Навестить тетку.
Г р и г о р и й (боясь, что и теперь не узнает всей правды, — торопливо, отчаянно, сбивчиво). Скажите, помните, вы… на фронте… Мы ночью через поле добирались… И тогда была не та минута… Скажите только одно: вы помните?
Е л е н а. Я сама брала цветы из твоей кружки в землянке, когда это мне удавалось.
Е л е н а, Ш у р и к и Г о ш а уходят. Янушкин метнулся было за ними, но Григорий преградил ему дорогу.
Г р и г о р и й. Стой. Мы еще только начали разговор… Я пойду повсюду, где со своим горем шел Терентий Гуськов. Если справедливость — так для всех, живых и мертвых!
З а н а в е с
1954
