Окинув взглядом лагерь, она не заметила никого, кто мог видеть, где, с кем и чем она занималась. Интересно, он еще там?
Она нырнула в свою палатку и, припав к задней стенке, прошептала:
– Ты еще там?
Ни звука. Когда она выглянула в крошечное сетчатое окошко, там никого не было. Какое облегчение и разочарование. Она вылезла наружу, зашла за палатку и разровняла вдавленный песок на том месте, где они кувыркались, а потом растерла босыми ногами следы мужских сандалий, уходивших в заросли травы между пальмовыми деревьями позади палатки.
Два дня назад она тайком унесла его полотенце в уборную и оставила там на крючке. Для человека, не умеющего обманывать, она проявляла прямо-таки чудеса пронырливости.
Только сейчас она поняла, как далеко они зашли. Раньше были только поцелуй и разговор, а теперь…
Нет, нельзя даже думать о случившемся. Ведь он трогал ее в таких местах, к которым ей и самой было стыдно прикасаться!
Ферн ступала на территорию, о которой мать ее всегда предупреждала. Все эти игры опасны и ни к чему хорошему не приведут. Можно было скрыть улики, но она не могла отрицать, что была голая и не стыдилась. Она была у него на ладони – вполне буквально. Он сделал ее уязвимой, беспомощной, а она и не думала сопротивляться.
Ферн слышала от матери, как называются женщины подобного поведения. Какой позор, если Зафир повесит такой ярлык и на нее. Куда подевалось ее самоуважение?
И как теперь смотреть ему в глаза?
Зафир мучился так, будто его связали и посадили на муравейник. Кожа зудела, внутренности горели, он никак не мог выйти из сложившейся ситуации и терзался муками совести, потому что все это случилось по его вине. Надо оставить Ферн в покое.
Зафир держал себя в руках, хотя и был в курсе всех ее передвижений по лагерю. До него иногда долетал манящий звук ее голоса, но он убеждал себя не обращать внимания. Когда Тарик позвал Ферн составить им компанию на соколиной охоте в пустыне, она искала ответ в глазах Зафира, и он вынудил ее отказаться.
И она таки отклонила предложение, а у него все внутри рвалось от злости.
Во всем этом не было никакой логики. Он ее едва знал и старался держаться подальше, но весь день на охоте думал только о ней. Он с легкостью представлял себе ее любопытные, очаровательные повадки и воображал веснушчатое лицо, обращенное к небу. Ему ужасно хотелось, чтобы она увидела его пустыню, узнала древние традиции его народа и стихийно влилась в его мир.
Но зачем?
