2
Монолог выдуманной девушки
Он хотел познакомиться со мной. Сказать что-то навроде, «Вы выглядите прекраснее и обаятельней той девушки, которую я все никак не могу забыть» или, на крайний случай, предложил бы назвать мне три понятия, чтобы узнать, есть ли у нас точки пересечения. Ты знаешь, он дурак.
Знаешь, он правда хотел довести толпы голубей до здания мэрии. Ради несанкционированного птичьего митинга. Купил три пакета батона. Это была середина июня, голубей на улицах было пруд пруди. Он собрал штук пятьдесят, а потом задумался, к чему бунтовать в такой-то жизни.
А еще он просил милостыню, там же, у мэрии. Бросил шапку под ноги, все проходили и говорили, что она упала. Внутри мелочь, свои же сигареты. Двое парней у иномарок смеются как ненормальные. Девчонка, пока он шел по президентскому бульвару к своей авантюре, подарила ему монетку с молитвой и произнесла, что Иисус его любит. Иисус был единственный, кто подбросил.
Это очень странно. Была ночь. Он был подавлен, шел домой по проспекту и решил сжечь головки всех спичек в коробке, кроме одной. Сжег. И тут, совершенно случайно, минут пять спустя, ему попадаются четыре мужика с цигарками во ртах, просят огня. День был прохладный, дуло. Дал коробок, сказал, что только одна рабочая. Главный из мужиков не сразу понял, потом начал искать, одну единственную. Нашел, остальные высыпал на асфальт. Чиркнул, зажег свою, дал прикурить остальным. Зачем, спрашивает, ты это сделал. Он ответил, друзей разыграть.
Шел домой и смеялся как идиот.
3
Год назад, спроси меня другой о смысле жизни — я бы даже не думал. Может, мир был так же наивен, как и я. Может, я один и был этот наивный мир. Я бы сказал, что все дело в любви. И пока я любил, со мной приключалось что-то. Что-то, о чем можно было верещать, не чувствую себя пошлым и многословным, не подлавливая себя на лицемерии.
Может, любовь — это октябрьский воздух. Снова. Я верю в любовь так же, как и в бога — с таким переменным успехом, что перед другими для меня нет ни любви, ни того, кто смеется от семимиллиардной скуки. Меньше людей идут в ту же сторону, что и я. Или мне так кажется, но мне хочется ошибаться.
Я пишу пролог, зная, как закончу, но все еще гадая, что будет дальше. Я рассказывал прошлые истории, другу, приятелю, имени которого никогда не запрячу в эти строки. И, наверное, жаловался на то, что история несуразицы завершена, что жизни сверх меры больше не будет — какую-нибудь сентиментальную чушь. Была летняя ночь, я выволок его из дома в 8 вечера, и наша прогулка к тому времени уже подходила к своему логическому завершению. И я говорил, что она-то, ввиду отсутствия искрометного, на тот момент едва ли ощущаемого волшебства — снова ложь — ввиду невозможности помнить все то, что не выбивается из привычного ритма — именно ввиду этого, она нам и не запомнится. Он же подошел к берегу залива, тому самому, у которого плавали черные лебеди. У Гайто Газданова есть рассказ, я не подозревал о нем, пока не прочел на днях. Он кончается так: «Вспомните когда-нибудь о черных лебедях!»
