— Вчера была. Обещала утром наведаться, и нету. Жду, жду ее… Плакала она. Там не любят пускать ее ко мне. Уехать бы нам в другой аал… Обижают внучку. Некому заступиться за сироту,- будто и не нам, а самой себе говорила Постай ууча.- Отец дома, Толай?
— Сегодня скот на пастбище погнал. А мама в телятнике,
— А твои, Арминек?
— Отец на пашне, мама ягнят пасет.
Она снова взялась за работу, продолжая выспрашивать пас про домашние дела. Долго расспрашивала — отводила душу в разговоре. Ей все равно было с кем поговорить, наскучавшись в одиночестве, и мы охотно поддерживали беседу.
Нам нравилось бывать в этой старой юрте. И я, и Арминек жили в деревянных домах, а тут все было необычным. Несмотря на жаркий огонь в очаге, в юрте было прохладно. Через отверстие на макушке — тунук — вытягивало весь дым. Оттуда же проникал ровный мягкий свет. Внутри просторно. Каждая вещь на своем месте, определенном раз и навсегда. На женской половине — справа от входа — длинные полки уставлены посудой, стеклянной и фарфоровой. Чего тут только нет! Старинные пиалы с золоченой каймой, расписанные узорами, тарелки, чашки, чайники… Пониже — чугунные и алюминиевые сковороды и кастрюли. Возле входа — деревянные кадки, бочонки, жбаны, ведра, берестяные туеса… Тут же несколько сосудов из красной меди. На самой верхней полочке, как солдаты в строю,- бутылки разных размеров, формы, цвета. Сейчас таких не делают. Ууча называет их «хан птулкалары» — царские бутылки значит. Вон с каких времен сохранились!
Сбив масло и покончив с расспросами, бабушка Постай придвинула к нам низенький столик-чир, налила по чашке горячего супа. На красных углях очага тихо посвистывал пузатый черный чайник.
Я продолжал разглядывать нехитрое убранство юрты и никак не мог отвести глаз от большой деревянной ложки, расписанной яркими красками с позолотой. Больше половника размером, она свешивалась с полки. Солнечные лучи падали через тунук прямо на нее, и казалось, что ложка доверху полна золотым светом.
Ууча перехватила мой взгляд.
— Нравится? Это хохос сомнагы — так ее Нартас назвал. И правда, колхозная ложка! Он ее в премию за ударный труд получил. Старик ее берег. Он говорил: «Хохос сомнагы — свидетельница новой жизни в аале. Память обновляющейся крестьянской жизни». Вот как говорил Нартас…
Мы напились чаю, и бабушка Постай поманила нас к старинному, окованному цветными полосками жести сундуку. Повернула ключ в замке, и раздалась музыка! Конечно, просто зазвенело, но как будто музыка.
