— Ты мешаешь мне смотреть, — лениво сказал он.
Киний потерял терпение. Все произошло мгновенно: накатил гнев, и он одним ударом поверг парня в беспамятство. Заныло плечо, вдобавок он рассек костяшки пальцев. Киний повернулся к товарищам Алкея.
— Заверните его в плащ и положите на лошадь. Побудьте с ним, пока он не придет в себя. Потом помогите ему почистить лошадь и втроем отправляйтесь нести дозор, пока я вас не отзову. Поняли?
Оба кивнули; у обоих глаза были круглые, как у афинской совы.
Когда он вернулся к Страянке и Ателию, девушка покачала головой.
— За что ты ударил этого человека? — спросила она на недурном греческом.
Киний повернулся к Ателию.
— Как сказать «неповиновение»?
— А что такое неповиновение?
Киний медленно вдохнул. Он рассердился — очень рассердился.
— Когда я отдаю приказ, я ожидаю исполнения. Если приказ не исполнен, это неповиновение.
Страянка поворачивала голову от одного к другому. Потом на быстром сакском задала короткий вопрос. Киний уловил свое имя, но больше ничего.
Ателий покачал головой, посмотрел на Киния и заговорил; говорил он долго, делая жесты, обозначающие езду верхом и сон. Потом сказал Кинию:
— Она спрашивает меня, давно ли я с тобой. Я сказал. Еще она спрашивает, часто ли ты бьешь людей. Я сказал, не бьешь.
Страянка посмотрела ему в глаза. У нее самой глаза были темно-синие, как Эгейское море на солнце после бури. Киний выше ее на полголовы. Она стояла очень близко. И обратилась прямо к нему, заговорила медленно и внятно — по-сакски.
Киний не понял ни слова.
Ателий сказал:
— Она говорит: если я бью человека за плохое — я его убиваю. Или он уедет и будет враг. — Он умолк и заозирался, как зверь в западне. Наконец сказал: — Потом она говорит: мужчины смотрят на женщин. Все мужчины глупеют, когда женщина показывает груди. И что? Зачем бить?
Киний не привык к тому, чтобы его приказы обсуждались. И к тому, что его расспрашивают при всех через переводчика. Что его допрашивает женщина.
«Как перед мужчиной», — сказал Филокл. Но она могла бы своей плетью в куски иссечь человека, и он не усомнился бы в ее праве.
Он чувствовал, что покраснел, чувствовал, как нарастает гнев, которому он редко дает волю. Как душа восстает против такой несправедливости, против осуждения в ее взгляде.
Он несколько раз вдохнул и выдохнул. Досчитал до десяти на сакском. Потом коротко кивнул.
— Объясню, когда буду не так сердит, — сказал он по-гречески.
— Хорошо, — ответила она и ушла.
