Все молча возлежали на ложах, слушали и пили вино. Киний дал понять, что закончил, усевшись на свое ложе. Он был опустошен. Чувствовал себя, как школьник, который читал речь и забыл какую-то ее часть. Он пожал плечами: учитель риторики за такое высек бы его розгами.
— Вот как я себе это представляю, — сказал он, чувствуя слабость такого итога.
Встал Клеомен. Он лежал на ложе один. С ним пришел сын, но Эвмен предпочел разделить ложе с Киром. Остальные собравшиеся либо подчеркнуто не замечали Клеомена, либо раболепствовали перед ним. В отличие от Никомеда и Клита, которые были соперниками в торговле и политике, но наслаждались обществом друг друга, Клеомен держался отчужденно, как будто не хотел, чтобы его мысленно связывали с конкурентами.
— Гиппарх говорит хорошо — для наемника. — Он с аристократическим отвращением осмотрел комнату. — Я тоже мог бы посетить чей-нибудь город и сообщить его гражданам, что они ценой огромного риска могут получить очень малую выгоду. Но хотя ты, Клит, и ты, Никомед, сговорились, чтобы дать этому человеку слово, я говорю: он чужак, у которого на кону стоит очень мало — уж точно меньше, чем у меня. Зачем человеку моего положения развязывать войну с Македонией? Наш наемник столь высоко ценит свое ремесло, что хочет всех нас сделать такими же. Говорю вам: его дело — развязывать войны. У меня нет для этого ни умения, ни охоты. Те, У кого есть собственность, в этом не нуждаются. А если мне нужно что-то сделать, я покупаю — наемника. — Он осмотрелся. — Вы глупцы, если думаете, что ваш маленький конный отряд хоть минуту выстоит против македонцев. Люди вроде вас не должны воевать — вам пристало торговать. Ахилл был глупцом, и Одиссей немногим умнее. Пора повзрослеть. Примите неизбежные перемены. Пусть этот город растет и процветает, как ему положено, кто бы им ни правил. И оставьте сражения наемникам.
Он криво улыбнулся Кинию.
— Когда я нанимаю воина, я стараюсь найти менее высокомерного, менее честолюбивого, превосходно знающего свое дело, а не высокомерного ломаку, пьяницу и хвастуна, которого Александр выгнал из своего войска.
Он сел, и собравшиеся загомонили. Все смотрели на Киния. Он чувствовал, как глубоко задела его речь Клеомена — ранив его гордость, пошатнув уважение к нему самых верных сторонников.
Но несмотря на гнев в сердце, несмотря на страх и ярость, от которых сводило кишки, Киний все-таки давно и хорошо научился разбираться в афинской политике — и в доме отца, и в рядах гиппеев. Он наполнил свою чашу, совершил возлияние, сопроводив его молитвой Афине, и снова поднялся — внешне спокойный, но в душе разъяренный и обиженный. Даже опечаленный. Желудок словно поднялся к горлу. В чем-то это хуже схватки — в бою тебе на помощь приходит демон, укрепляет твои мышцы и сухожилия, а в споре человек, который был твоим другом или по крайней мере иногда союзником, вдруг обрушивается на тебя с оскорблениями.
