Лицом к лицу. Как в бою.
Киний вздохнул, чтобы успокоиться.
— Я уверен, Клеомен говорил из лучших побуждений, — сказал он. Этот легкий сарказм, совершенно не похожий на то, чего от него ожидали, заставил всех замолчать. — Клеомен, это я пьяница и хвастун, о котором ты говорил?
Клеомен посмотрел на него, как Медуза Горгона, но Киний взглядом пригвоздил его к месту.
— Скажи — мы все здесь друзья! Должно быть, ты что-то задумал.
Насмешка Киния все еще была легкой.
Но Клеомена это не обмануло. Он заерзал на ложе, как муха корчится на булавке.
Киний приподнял бровь.
— Значит, ты имел в виду кого-то другого? — Он сделал шаг вперед, и Клеомен снова заерзал. — Может, Мемнона? Или Ликурга? А может, моего друга Диодора? Или молодого Аякса, сына Изокла из Томиса? Ты говорил о нем?
Киний сделал еще шаг вперед. У него было предчувствие, что Клеомен — опасный враг, но вражда между ними уже вспыхнула. Ему не переманить этого человека на свою сторону — значит, его нужно разгромить.
— Но ведь ни один из них не служил Александру. Только я. — Он подошел еще ближе. — Или ты говорил вообще о пьяницах и хвастунах, с которыми постоянно сталкиваешься в своем мире?
Клеомен встал.
— Ты знаешь, кого я имел в виду! — сказал он, побагровев.
Киний пожал плечами.
— Я просто наемник, соображаю медленно. Растолкуй.
Клеомен выкрикнул:
— Сам догадайся!
Киний развел руками.
— Я простой воин. Я восхищаюсь теми, кого ты упомянул: Ахиллом и Одиссеем. Возможно, они были плохими дельцами, но не боялись говорить, что думают.
Клеомен вскочил, лицо его стало пунцовым.
— Будь ты проклят, надменный…
Клит хотел вмешаться: оба сжали кулаки.
— Господа, я думаю, мы оставили разумный спор и добрые чувства на дне последней чаши с вином. Это ведь просто спор — никаких обид. Клеомен не хотел никого оскорбить, я уверен, а Киний не собирался называть Клеомена трусом, верно, Киний?
Киний кивнул и со всем афинским высокомерием, на какое был способен — а способности его были велики, — произнес следующее:
— Я не говорил, что Клеомен трус, — сказал он с насмешливой улыбкой. — Я говорил в общем, о длинноволосых аргивянах[65], которые сражались за Елену на ветреных равнинах Илиона.
Несколько гостей зааплодировали. Фигуры речи Киния свидетельствовали об утонченности афинского гражданского образования. Клеомен по сравнению с ним казался деревенщиной и вконец потерял голову. Ни слова не говоря, он схватил шкатулку со свитками, которую принес с собой, и направился к выходу.
