Наконец меня толкнули на что-то мягкое, за спиной лязгнул вынимаемый из ножен клинок, и не успела я вскрикнуть, как мои путы опали. Чужие руки завозились у горла и сорвали с головы мешок, задев нос грубой тканью.
Я оказалась на низком ложе в тесной комнатушке – клетке без единого окна. Тот, кто меня освободил, уже запирал за собой железную дверь. Тьму немного рассеивал дрожащий огонек свечи.
Я скорчилась, чувствуя во рту противный вкус пыли и рвоты, и только тогда позволила себе разрыдаться. Я оплакивала себя и своего близнеца, каким он стал.
Под утро мне приснился уже привычный кошмар о пламени, и я вскочила. Время шло, и мгновения пробуждения и осознания яви были единственной радостью в тесной темнице. Плохо освещенная комнатушка с изученными вдоль и поперек глухими стенами совершенно не походила на ужасный взрыв, являвшийся мне в снах.
Ни хроник, ни зарисовок взрыва не существовало. Какой смысл записывать или изображать то, что и так перед глазами? Даже сейчас, четыреста с лишним лет спустя, после того как взрыв уничтожил практически все, его можно разглядеть — раскуроченные скалы, выжженные долины и засыпанные пеплом русла рек. Везде, куда ни глянь. Зачем пересказывать историю, написанную прахом и костями, если ее может поведать сама земля?
Говорят, перед взрывом много вещали о пожаре, о конце света. Но последнюю проповедь прочел сам огонь, после него пророков не осталось. Большинство выживших потеряли зрение и слух. Другие остались в совершенном одиночестве, и их рассказы слышал только ветер. А если и находились собеседники, никто даже приблизительно не мог описать момент взрыва: новый неба и грохот, знаменующий конец всему. И мне, и очевидцам просто не хватило бы слов, чтобы передать случившееся. Катастрофа в одно мгновенье безвозвратно разделила время на До и После. Сейчас, через сотни лет После, не осталось ни свидетелей, ни свидетельств. Только ясновидящие вроде меня могли мельком увидеть взрыв за мгновение до пробуждения или в тот миг, когда смыкаешь веки, чтобы моргнуть: вспышка — и пылающий, словно бумага, горизонт.
Единственные сказания о взрыве сохранились в песнях. Когда я была ребенком, каждый год в селение приходил бродячий певец и пел былины о людях другой нации, которые из-за моря послали с неба бушующее пламя, о радиации и последующей Долгой зиме. Мне исполнилось лет восемь или девять, когда на ярмарке в Хавене мы с Заком впервые услышали песню седой как снег исполнительницы — на знакомый мотив, но с другими текстом.
