, который любил темноту, так как она благоприятствовала его действиям в «realpolitik». На этого чиновника, который скупился на покупку себе нового костюма, хотя не гнушался использованием служебной информации для игры на бирже, а вдобавок интриговал против своего покровителя, выдавая себя затем за его ученика, теперь с благоговением смотрели как на духовного наследника Бисмарка. Фактически же он унаследовал только безнравственные методы последнего. Помимо всего прочего, он не пользовался тем доверием императора, которым пользовался Бисмарк.
В принципе Гольштейн был склонен принять предложение Британии, но в последний момент отказался от него — испугавшись, что Англия хочет прикрыться Германией, и та будет служить для Англии буфером против России. С другой стороны, он понимал, что слабость Британии может быть теперь использована в интересах Германии: можно заигрывать с Британией, держа ее все время в надежде на более тесный союз и выманивая у нее концессии. В этом по крайней мере его поддерживали канцлер Бюлов и кайзер. Взгляды последнего подытожены в словах, сказанных им Бюлову: «Сейчас я сделал с британцами, несмотря на их сопротивление, то, что хотел». А германский флот, вновь увеличившийся к 1900 году, был средством еще жестче наложить свою руку на Англию.
В течение нескольких последующих лет, главным образом в период Южно-Африканского кризиса и войны, британское правительство должно было дорого платить не за поддержку Германии, а лишь за то, чтобы германские оскорбления и угрозы не превратились в действия. В вопросе португальских колоний, в вопросе о Самоа и в китайском вопросе правительство лорда Солсбери проявило такую достойную сожаления слабость, что вполне оправдана оценка, данная этому правительству кайзером — «Полные олухи!». Грустно читать дипломатические архивы тех лет. Из них вполне следует косвенная ответственность Британии за последующий конфликт, так как вполне естественно, что кайзер и его советники убедились в действенности своих методов угрозы «бронированным кулаком». Можно понять желание кайзера довести эту систему до предела, до войны — не только вследствие очевидной нелюбви к этой системе, но и вследствие его тенденции к искусственным решениям. Использование ограниченной угрозы имело явные преимущества перед войной со всеми ее случайностями, поэтому из двух этих возможностей первая была ближе складу ума кайзера.
Его ответственность за войну имеет свои корни уже в этих годах. И эта ответственность — весьма большая, быть может даже наиболее тяжелая. Недоверие и тревога, повсюду вызываемые его воинственными заявлениями и поведением, начиняли Европу порохом. Неразумно перекладывать всю тяжесть вины на тех, кто выбил последнюю искру, приведшую к пожару. Но столь же неправильно при исследовании вопроса о корнях войны сосредоточиваться на том коротком месяце, который предшествовал возникновению пожара.
