Как возвращается Ленин? – После 7 октября по ночам, по квартирам у Каменева, у Суханова и у других на Выборгской стороне.
В каком виде? – Загримированный: «седенький, под очками, – не то учитель, не то музыкант, а может быть букинист», – так описывает Ленина, изменившегося под гримом до неузнаваемости, один из его сотрудников того времени. Нужен ли был этот маскарад, когда опасно было находиться в офицерских погонах?
22 октября после митинга в народном доме «компания уже, в сущности, выиграна», – пишет Троцкий. 23 октября на сторону большевиков переходит Петропавловская крепость.
В ночь с 23 на 24 октября в Смольный институт пробирается загримированный Ленин под защиту пушек, ружей и пулемётов. Там ему будет безопаснее, чем где-либо. Только 26 октября он появляется на широкой публике «после победы».
Нам остается лишь установить особенность Ленина, так резко его отличающую от всех революционеров всех революций, – отсутствие жертвенности.
Политического деятеля двигает на риск идеал, сознание необходимости жертвы для общего блага. Мы можем констатировать, что никаких чувств, превалирующих над животным инстинктом самосохранения, у Ленина не оказалось. В трудные минуты он прежде всего бежит один, бежит молча, бросает своих без указаний. Значит, весь его психический комплекс оглавлял личный элемент животного инстинкта самосохранения. Столь ярко развитый и превыше всего поставленный, этот личный элемент представлял начало и конец его психологии.
Если выписать известную формулу, выдвигаемую научной психологией, а именно: «Активный идеализм неизменно приводит к жертвенности» и попробовать подставить в неё коэффициенты Ленина, то мы приходим к следующему выводу. Первая предпосылка налицо: активность несомненная. Результат – жертвенность нуль – не достигнут. Отсюда вторая предпосылка – идеализм – подводится под сомнение.
Ленин чужд идеалу, как производной чувства; именно в этой области вообще, кроме чрезмерно развитого чувства страха, Ленин не даёт ни одного признака: у него не было склонности к изящным искусствам – музыке, живописи, изящной литературе; ему недоступен целый мир симпатических переживаний, который ведёт к облагораживанию духа. Он не поднялся даже до любви к рабочему, которая могла бы привести к героизму.
Ленин – не легенда, одухотворённая подвигом; он и не фанатик, именно не фанатик, потому что понятие о фанатизме подразумевает наличие идеала и жертвенности. Нельзя определить Ленина как фанатика, который ни перед чем не останавливается для достижения своей цели. Нет! Останавливается: он не хотел и не мог принести в жертву собственной жизни. Он и не мог стать фанатиком. Тогда, может быть, маньяк? Тоже далеко от истины: маньяк упрямо преследует свою навязчивую идею, а Ленин был жестоко упрям, не переносил чужих мнений, по поводу чего они ни высказывались бы, а не в одной политике. Завистливый до исступления, он не мог допустить, чтобы кто-нибудь, кроме него, остался победителем. Жестокое и злое проступало в нём, как в любом споре, так и в игре в крокет или шахматы, когда он проигрывал. Проявить независимость, поспорить с ним о чём угодно или обыграть его в крокет – значило раз навсегда приобрести себе врага в лице Ленина.
