Вот как описывает его Т.И. Алексинская: «Восприняв марксистскую доктрину с её безличным методом, мы всё-таки искали в вожде человека, в котором были бы соединены темперамент Бакунина, удаль Стеньки Разина и мятежность горьковского Буревестника. Такой живой фигуры не было перед нами; но мы хотели олицетворить её в лице Ленина. И когда я увидела его впервые в 1906 году на одном из загородных митингов в Петербурге, я была страшно не удовлетворена. Меня удивила не его наружность… – а то, что когда раздался крик: «Казаки!», он первый бросился бежать. Я смотрела ему вслед. Он перепрыгнул через барьер, котелок упал у него с головы. С падением этого нелепого котелка в моём воображении упал сам Ленин. Почему? Не знаю!.. Его бегство с упавшим котелком как-то не вяжется с Буревестником и Стенькой Разиным. Остальные участники митинга не последовали примеру Ленина. Оставаясь на местах, они, как было принято в подобных случаях, вступили в переговоры с казаками. Бежал один Ленин».
Большевики сами регистрируют основной элемент ленинской психики, который неуклонно побуждал его подговаривать и толкать на смерть других, а самому скрываться в наиболее безопасных местах. В их издании «ко дню пятидесятилетия В.И. Ульянова» мы находим подробности конференции в Циммервальде, состоявшейся 9-12 сентября 1915 года. Ленин призывает к немедленной вооруженной борьбе, большинство не соглашается. В разгаре дебатов немец Ледебур упрекнул Ленина в призыве к гражданской войне, находясь за границей. Ленин ответил: «Когда придет время, он сумеет быть на своём посту и не уклонится от тяжёлой обязанности взять власть при победе». Так, в 1920 году, приспособляя прошлое, большевики объясняли хроническое дезертирство Ленина с театра гражданской войны. В 1917 году, после июльского восстания, он бежит, бежит опять один, если не считать Зиновьева, имя которого в самой партии было синонимом трусости. «Вы помните, – говорит в 1924 году Иоффе Троцкому, – каким выглядел тогда Ленин: бледный, насмерть перепуганный. Он сидел и даже слова не мог произнести. Чем больше я думаю, тем больше прихожу к убеждению, что он был редкий трус. Таков был вождь, который бежит, бросает своих в критическую минуту, но что особенно поразительно, – «слова не мог выговорить» – «для великой цели».
Потом он начинает осторожно возвращаться. Когда? – через три месяца – 7 октября, после того как Троцкий, отбыв тюрьму успел стать 25 сентября во главе Совета солдатских и рабочих депутатов и привести к присяге весь гарнизон.
