– К вечеру вернусь!
Шагалось легко, весь груз – только посох. Плохо, что направление приблизительное. Однако набрел на дорогу. Когда-то наезженная, аж колеи набиты от тележных колес. А ноне травой поросла, поскольку движения давно не было. Первуше интересно. Неужто деревню никто не посещает? Или вымерла вся? Побаивался нескольких моментов – не чума ли в деревне либо другая напасть? Но не зря говорят, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
Деревня открылась неожиданно. Выбрался из леса, а деревня – как на ладони. Невелика, одна улица в два десятка домов. Причем избы крепкие, дебелые, каждое хозяйство забором огорожено. На задних дворах амбары с поверхом, что не часто увидишь, бани, коровники и птичники. И сразу понятно, почему в названии слово «колодцы». Не вороты стоят, а «журавли-качалки». Постоял немного, присматриваясь и прислушиваясь.
День в разгаре, люди должны ходить, куры и гуси расхаживать, свиньи в грязи купаться. И вся скотина должна мычать, хрюкать, кукарекать. Но тишина гнетущая, пожалуй, даже мертвая. По спине холодок пробежал, и чувство опасности возникло. Захотелось развернуться и уйти восвояси. Пересилил себя, к деревне пошел. У первого же хозяйства в ворота постучал, покричал. Безответно. Калитку толкнул – распахнулась. Еще раз покричал, чтобы за татя хозяева не приняли. А в душе тревога нарастала, страх появился. Открыл дверь в избу и замер. В сенях мужик стоит. Одет-обут, застыл неподвижно, как статуя. Первуша сразу понял – не мертвый он, глаза открыты, поблескивают, кожа чистая, нет трупных пятен, следов разложения, как и запаха соответствующего. Окликнул хозяина:
– Спишь или худо стало?
Мужик не ответил, не шевельнулся, голову в его сторону не повернул. Первуша руку хозяина потрогал. Прохладноватая, но не ледяная, какая у мертвецов бывает. Показалось – слегка дернулась. Обошел его, в избу вошел. А тут картина еще похлеще. Хозяйка в сарафане у печи стоит, на ухват оперлась, в сторону стола смотрит. За столом двое деток сидят, в руках ложки, к чугунку в центре стола тянутся. Но все замерли в движении. Как будто приказ кто-то неведомый отдал, как в детской игре «замри-отомри». Только сейчас не игрушки. Первуша до женщины дотронулся, до детей, потом до чугунка. И руку отдернул. Чугунок теплый, как недавно из печи вынули. А только в печи огня нет и сама печь холодная. Единственными звуками в избе были его, Первуши, шаги да поскрипывание половиц. В бедных избах полы земляные, в зажиточных – из струганых досок. Первуша не трогал ничего, не открывал сундуки. Выбрался во двор, прошел в коровник. Здесь еще удивительнее. Рядом с коровой – молодая женщина, обликом на хозяйку похожа, наверное сестра. Под выменем подойник стоит, наполовину молоком полон. Не мертвы, не шевелятся. Еще в два хозяйства зашел, и везде картина одинаковая. Никогда не слышал о таком и тем более не видел. Очень странно. А главное – ни одной мысли нет: что произошло и как исправить. Болезнь неведомая? Так люди и животные лежали бы. А то некоторые шагали, одна нога в воздухе висит, положение неустойчивое. Но не падают, хоть и должны. Надо на хутор возвращаться. Зашел в лес, разделся донага, одежду вытряхнул. Потом нашел куст полыни, сорвал несколько листков, обтерся. Если лихоманка какая, должно помочь. Вернулся раньше, чем солнце садиться стало, в глубокой задумчивости.
