Почему она раньше его не ела? Почему она была такой глупой и не наелась хлебом на всю оставшуюся жизнь, когда была такая возможность?
Вера обладала удивительной способностью фиксироваться только на «здесь и сейчас». Здесь и сейчас нужно было выживать. И она выживала. Воспоминания о хлебе, появившиеся после той изготовленной в школьной печке буханки, были единственным, что связывало ее с жизнью до войны. Она не вспоминала ни родителей, ни подруг, ни школу, ни комнату, в которой они жили в Ленинграде. Она вспоминала только хлеб. И думала только о той жизни, в которой существовала теперь, в гетто. В этой жизни были две главные задачи: достать еду и не поднимать глаза на немцев, которые встречались ей на улицах или изредка заглядывали в школу. Почему-то Вера ужасно боялась посмотреть им в лицо и всегда опускала глаза, утыкаясь взглядом в их начищенные сапоги, поэтому на долгие годы образ этих сверкающих сапог остался связанным со словом «немец». Ей казалось тогда, что если она поднимет глаза, сразу же случится что-то ужасное.
Потом тринадцатилетнюю Розочку «отобрали» для помощи на офицерской кухне. Однажды, вернувшись поздно вечером в школу, Розочка долго и отчаянно рыдала в углу, и по шепоту обитателей Вера поняла, что с ней случилось что-то плохое.
Весной 1942 года периодически стал слышаться звук моторов советских самолетов, и в гетто заговорили о том, что скоро придут наши войска, и бабушка Рахиль начала шить новые нарукавные повязки, которые должны были носить все евреи. Встречать «наших» следовало в чистом и при полном параде!
Но советские войска отходили все дальше, а из других городов доходили вести о массовых расстрелах евреев. И вот, наконец, на всех столбах появились объявления о том, что евреи должны явиться завтра к 6 утра в такое-то место со всеми теплыми и ценными вещами для отправки на работы. Ни у кого из обитателей гетто не было ни малейших иллюзий. Все прекрасно понимали, что это означает.
В оставшиеся часы бабушка Рахиль сделала все, что могла, чтобы спасти внучек.
– Верочка с нами не пойдет, – твердо сказала Рахиль Ароновна. – Она не похожа на еврейку, у нее есть шанс уйти. А Леночка по немецким законам считается русской, я сегодня ее отведу к сватам. Должно же у людей быть сострадание! Она ведь внучка им!
– А я? – горестно спросила Роза. – Меня завтра убьют?
– Нас всех завтра убьют, – странным, каким-то чужим голосом ответила Батшева, медленно раскачиваясь на стуле. – Не думай об этом, деточка. Изменить мы ничего не можем. Надо только попытаться спасти тех, кого можно спасти.
