Штурман растерянно глядел вслед. Потом не спеша пошел к люку.
«Нехорошо получилось! Как его убедить? Ведь наверняка здесь есть партизаны. Хоть бы Молчанова им оставить».
Он нашел командира в пилотской кабине. Тот снимал бронеспинку с кресла.
— Послушай, командир, ну давай я пойду в лес? Будем действовать в двух направлениях.
— За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь.
— Ну, почему ты не хочешь согласиться со мной?
— Потому что через несколько часов мы должны взлететь. А партизан искать не так просто. Не на берегу же они живут? А если живут — сами придут к нам?
Штурман помялся, переступая с ноги на ногу, тяжело вздохнул:
— Ну, как хочешь. Говори, что делать?
— Давно бы так! — поднял голову командир. — Ох и упрямец же ты… Помогай!
Часа за три сняли связную и командную радиостанции и антенны, запасные блоки станции радиста. Антиобледенительные бачки со спиртом, ракетницы с ракетами, инструментальная сумка — все было выброшено. Осматривая самолет, командир повторял:
— Учти, от одного-единственного лишнего грамма зависит судьба взлета. Выбрасывай все, без чего можно лететь.
В который раз, подойдя к обгоревшему мотору, командир внимательно оглядывал его. Покачав лопасть винта, махнул рукой:
— Сбрасываем! Лишняя тяжесть и большое лобовое сопротивление при взлете.
Опять работали. Спешили. Короток зимний день. Обжигающий ветерок выжимал из глаз слезы. Работать на морозе, когда заиндевелый металл «приклеивался» к коже, да еще с обожженными руками, покрытыми волдырями, было мучительно. К тому же ключ, как назло, часто срывался с гаек, разбивая пальцы в кровь.
Лежа сверху на моторе, штурман откручивал боковой болт, до которого едва дотянулся. Ухватившись левой рукой за одну из трубок и почти вися вниз головой, всей тяжестью тела рывками наваливался на ключ, пытаясь стронуть болт с места. В один из таких рывков ключ сорвался с головки, штурман — с мотора. Перевернувшись в воздухе, упал на лед. Зазвенело в ушах.
— Кости целы? — приблизилось лицо командира.
— Кажется, целы. Но я не могу больше работать…
По лицу штурмана крупными каплями, как у ребенка, катились слезы.
— Ты не расстраивайся, отдохни немного, все пройдет.
— Говорил тебе — лучше искать партизан.
— Вставай!
Взяв за ворот комбинезона, командир легко поднял его на ноги.
— Но у меня же мясо вместо рук! — выкрикнул зло Ушаков, протягивая ладони к лицу Вадова.
— А у меня что? Не мясо?! — побелел тот от гнева. — Ты хоть измученный, но живой, а Миша Михайлов — единственный сын стариков-родителей — погиб. Погиб… И моя семья, — тихо добавил он. — Ты подумал о своих родных? Не могу работать!.. Молчанов умирает, а у него в детдоме четверо маленьких братьев… Мы должны доставить фотопленку! — Вадов помолчал. Повернувшись к штурману, похлопал по плечу.
