Мы обнимаемся; я плачу на ней, она на мне. Утешаем друг друга молча, не в силах что-либо сказать. Наши объятия длятся мгновение: наблюдатель, затаившийся в сумраке каземата, оттаскивает нас друг от друга, кидает мать в один угол темницы, меня в противоположный.
Как рассказал отец, я потерял сознание. Меня вынесли наружу и швырнули ему под ноги, в грязь. Он ничего не мог поделать. Отец был призраком человека.
Чтобы выжить, мы нанялись в соседний город плавить лес. За это платили. О той поездке я, на удивление, ничего не помню. Но я четко помню другое событие того года.
Когда мы через месяц вернулись в родное село, в нашем доме стоял отвратительный смрад. На печи лежала распухшая недвижная куча. Мы подошли ближе и с трудом узнали мою мать. Ничего того, что давало бы шанс опознать человеческое существо, – только распухшая туша. И если глаза – это зеркало души человека, то в тот момент у моей матери души не было.
Она взглянула на меня и пробормотала:
– Я тебя съем!
Я заплакал и спрятался за отца. Он не знал, что делать. У матери хватило сил лишь на одну фразу.
Отец засобирался к сельским приятелям. Надо было решать, как выживать. Я боялся остаться наедине с матерью, боялся быть съеденным. Умолял и рыдал, чтобы отец взял меня с собой. Слава богу, он согласился.
Собрались у Ефимыча, малорослого мужичонки с плешивой головой. Были он, его мать, лежавшая на полу в груде тряпья, мой отец, я и Огородников, вконец распухший, с помутившимся взором.
Помню ту встречу, словно сейчас.
Отец говорит:
– Что делать будем? Жрать нечего, а помирать не хочется!
Огородников шипит синими губами:
– Итить в колхоз, скотину красть… иначе подохнем… а так, мож, какую животину отыщем…
Все согласно кивают. Но в этот момент из груды тряпья раздается утробный голос:
– Постреляють вас, поубивают. Не спастись вам. Ходьте на церковное кладбище, там жена поповская похоронена. Коль жить хотите, так отыщите. Я у них в прислугах была. Видала, как схоронили. На ней золото было.
Посовещались, решили идти к церкви. Дождались темноты, взяли лопаты и собрались уходить. Отец не знал, куда меня деть. Дома – распухшая голодная мать. Сожрет. Поэтому взял с собой.
Ночь была лунная, светлая, одна из тех, когда каждый шелест, стук отдается по всей округе. Ни ветерка, только смрад разлагающейся плоти. Если дышать, то через рот.
Я смотрел на угрюмые звезды, и мне представлялось, что одна из них срывается и ударяется о землю. Люди находят ее и рвут на куски. Сорвавшаяся звезда накормит все наше село.
