Как ныне сбирается хищный буржуй… —
пел он вполголоса. И когда ему кричали: «Громче!» — он показывал на свое горло — мол, в дороге простудился — и продолжал так же вяло:
В своей кровожадной миссии —
Взошедшего солнца украсть поцелуй
У нас, пролетарьев России,
Так громче, музыка, играй победу…
— Раз, два, — притоптывал он без энтузиазма и аккомпанемента.
Но вот в начале последнего сеанса Сладкопевцев заметил Таню. Он заметил ее заграничное вязаное пальто, синий берет, лицо ее издали блеснуло тузом червей среди черных девяток, восьмерок, валетов и засаленных дам.
«Откуда здесь такая фокстротная девуля?» — удивился Сладкопевцев.
И, обращаясь исключительно к Тане (это заметили и другие), он во всем блеске исполнил свой коронный номер. Это были давнишние, любимые его куплеты, которые заканчивались грустным философским завыванием:
В жизни живем мы только раз.
Извиваясь, он скользил и падал, он размахивал руками, подбегал к рампе, готовый соскочить со сцены, и застывал на месте, вытягивал шею, улыбался, двигал плечами, грустно качал головой.
Он пел:
Мы ведь любим только вас:
Не забыть твой…
Здесь он особенно вытянул шею, долго шарил глазами по лицам присутствующих и вдруг, будто невзначай, остановил свой взгляд на Тане, улыбнулся, топнул ножкой, утвердительно мотнул головой.
…черный глаз.
В жизни живем мы только раз.
Он так произносил это «В жизни живем мы только раз», будто хотел сказать: «Раз такое дело, граждане, так ничего тут не попишешь».
Тане очень понравились эти куплеты. Собираясь лечь спать, она разбудила раввина и в одной рубашке, притоптывая босой ножкой по коврику, подражая всем ужимкам и движениям гибкого куплетиста, спела: «В жизни живем мы только раз».
— Ложись скорей, бесенок, простудишься, — сказал влюбленный и счастливый раввин.
В следующий вечер Таня опять была в кинематографе, домой провожал ее Сладкопевцев. У самой калитки куплетист прошептал:
— Какие у вас чудесные волосы! Крашеные?
— Нет, — ответила Таня.
— Не может быть! — воскликнул пораженный Сладкопевцев, хотя ему было абсолютно все равно, крашеные они или некрашеные.
И когда, перед уходом, медленно, сквозь полосы лунного света, подносил к губам Танину руку, он вдруг, неожиданно, повернул руку ладонью вверх и сказал кокетливо, в нос:
— Сейчас мы узнаем все ваши тайны! Я же хиромант.
— Это очень интересно, — сказала Таня. — Я люблю гадать.
— Слушаюсь. Только я буду говорить все, — и, не выпуская руки, Сладкопевцев пронзил ее овечьим глазом.
