* * *
…Думал — сразу, как войду, сяду писать. Не вышло — пришлось выгулять пса: он скулил и жаловался, как будто это он, а не я прошагал под дождем километров двадцать. Вернувшись, переоделся, глотнул воды, долго искал ручку — не было; нашел карандаш, сел. Сорок минут сидел в диком ступоре: с чего начать — так и не решил, и не понимал даже.
Почему-то вспомнился — и засел в голове дикий случай: на прошлой неделе в квартире на одиннадцатом этаже повесилась старушка-пенсионерка. Оставила записку: «не хочу просить милостыню». Соседи собирали деньги на похороны. Я тоже дал пятьдесят долларов и подумал: а где раньше были? Ведь те же деньги можно было собрать и не на гроб, а, к примеру, на еду… Хотя, с другой стороны, это разве не милостыня?..
В конце концов, позвонил Киприадису: наврал, что болен, надо бы отлежаться. Он недоверчиво хмыкнул, но вслух сказал: конечно, Боря, лечись. И я уселся опять за стол — лечиться.
Ничего. Пусто. Слов не было — ушли, пропали. Спрятались — страшно им стало, что поймаю, прикручу смирительной рубашкой к листу… Вдохновение требовалось — а не было. Достал портрет Мора, долго глядел на него — ничего. Не помогало. Злоба охватила меня. Прибил портрет гвоздем к дверному косяку, достал ножик. Пять шагов — хорошо, что комната большая. Оп-па! Попал! Глаз выткнул сэру Томасу. Оп-па! И — в переносицу. Да я снайпер! А вот сейчас и второй глазик выколю! Нет, не туда. Прицелился как следует, кинул — нет, опять мимо. Вдохнул поглубже — вот сейчас… Твою мать, снова промазал! Вдруг — меня аж передернуло — завыл пес. Не сильно и не громко — точно жалуясь; смотрел на меня — и подвывал, точно пел. Я остановился — Жулик замолк. Я смотрел на него…
* * *
…Следующие несколько дней я писал. Иногда ел, спал — прямо так, за столом, положив голову на руки; курил, точил карандаш (ручку я так и не нашел) — и снова шел к своей толстой тетрадке.
Кажется, после пробежки по МКАДу я и впрямь заболел — то и дело покашливал; мелькнуло — надо бы в аптеку, с моим туберкулезом лучше не шутить — но было некогда…
Я писал — не останавливаясь, боясь передохнуть; казалось — замру на секунду — и слова пропадут, не вернутся. Писал про то, как подобрал меня Киприадис, про первый странный глюк — Белый Тауэр; писал, как познакомился с Комментатором и стал воровать книги. Писал подряд — с мыслями, чувствами своими, потом — если нужно — исправлю. Как — зачем? Для печати… Впрочем, говоря по правде…
