У ночной столицы — своя музыка, свой оркестр; не скажу за другие города, а в Москве ночь — это блюз; странная, не замолкающая импровизация, хрип и стон; расстроенный рояль и голосящий саксофон.
Прибавил ходу — вот и метро. Яркий свет — прикрыл глаза после уличной темноты; почти никого в вагоне. Кроме меня, всего двое: спящий мужик и молодой парень с гитарой в чехле. Шоссе энтузиастов, до Третьяковской. Там пересадка — и по рыжей ветке до Ботанического сада. Сколько остановок? Сначала пять, потом — еще восемь. На каждую — три минуты примерно. Сколько же? А, тридцать девять минут…
Руки слегка дрожали — холодно; голова была ясной; удивительно ясной, свежей. Нервы, до предела натянутые, обнажены, отзывались на каждую мысль; звенели внутри меня. Поезд мчался, летел. В открытые форточки врывался ветер. Сквозь стекла — черный тоннель — и как будто лица; они расплющивались с той стороны окна: неживые глаза равнодушно смотрели, не видя. Метро было населено призраками — они выли, подражая паровозным гудкам; они провожали меня на дело; весело скалились, подбадривали, подмигивали. Радугой переливалась в тусклом свете схема линий: серое переплеталось с бордовым и зеленым; потом убегало вверх и падало вниз. Вот и конечная — Третьяковка — вышел. Быстрей, еще, лестница вверх — и тут же — вниз. И снова платформа, грохот колес, вагон. Торопиться надо, только бы успеть; я не мог усидеть на месте — вскочил, подошел к двери — нет, совсем рано; только Проспект Мира. Сел снова. Осторожно, двери закрываются — ага, поехали — наконец-то! Скорей, скорей — минуты наскакивали друг на друга, следующая глотала предыдущую — жадно, давясь. Ботанический сад — на выход. Я бежал вверх по эскалатору — мне казалось, он стоит. Полуспящая тетка в будке не останавливала меня, и никого вокруг не было, только я один. Вышел на улицу — бегом, через дорогу; завизжала машина — я и не увидел ее; водила открыл дверь, сигналя вдогонку изо всех сил. Я не обернулся даже — бежал. Торопиться, надо торопиться. Стучало сердце, перебирали асфальт ноги — задыхался — бежал.
Фонари не горели, у входа валялся мусор; поднялся по ступеням крыльца — открыто; вошел — второй этаж, дальше по коридору — хранилище. Нащупал в кармане ключи, перевел дух и — остановился. За Васькиным столом, в его старом неудобном кресле сидел кто-то другой. Охранник — та же форма; но — другой. В очках, что-то читал — настольная лампа выхватывала край газеты и белые пальцы с длинными ногтями. Он поднял на меня глаза, сказал невозмутимо:
