— …Разумеется, все понимают, что это — утопия, но…
…Утопия. «Утопия». Опять. Случайно он это сказал? Или намекает? Знает что-то? Или нет?..
— Боря, ты меня слушаешь? — раздраженно прервал поток своих рассуждений Киприадис.
— Конечно, конечно, — с готовностью отозвался я. — Про «Утопию» что-то говорили…
— Боря, я про утопию минут пять назад говорил, — он досадливо махнул рукой. — Конечно, помощь абсолютно всем — это утопия, и мы это понимаем — вот что ты должен донести до наших спонсоров. Но сама возможность оказать содействие хотя бы сотне человек должна вызвать адекватную реакцию тех, к кому мы обращаемся. Понял?
Ага, понял. Нечистая совесть — вот что это было. Какая «Утопия»? Ему надо деньжат срубить. А как же книжки? Я, кстати, часто этим вопросом задавался. Что же — Киприадис не знает о том, что прямо под носом осталось еще много тысяч долларов — только возьми? Или знает, но боится дальше тащить? Или, что наиболее вероятно, снял сливки в виде первых изданий, а мелочевка его не интересует? Да, похоже, так. Я еще послушал его, покивал, взял список телефонов нужных товарищей — пардон, господ, — и пошел звонить. Но первая же попытка полностью выбила из рабочего настроя. На том конце трубку сняла девушка и хорошо поставленным голосом сообщила:
— Акционерное общество «МОР», добрый день…
Я молча повесил трубку. Он преследовал меня — это было очевидно, не нуждалось в доказательствах. По пятам шел за мной Томас Мор, автор «Утопии»; нагонял; со всех сторон тянулся ко мне; везде находил. Рекламными плакатами про отдых на Средиземном море; листовками сектантов на Арбате — про церковь мормонов; газетной статьей про сицилийскую Каморру — только он и был вокруг, нагло играя своим именем; прятал остальное, тыкал меня, как щенка, носом: вот он, смотри — вот он, вот же — видишь? Хотелось заткнуть уши, закрыть глаза; но в центре спинного мозга тяжело пульсировало: не выйдет! Бесполезно! Как будто чего-то ждал он от меня, требовал — и хотелось мне понять, чего именно — чтобы ни в коем случае этого не делать. Если я был Мором в какой-то жизни — параллельной, прошлой, не важно — стоит ли соотносить с этим фактом жизнь нынешнюю? А — если я, хоть убей, не верю во множественные миры — что-нибудь изменится?
Я открыл окно, закурил. Стало легче. В конце концов, что я теряю? Ничего, если подумать. Достану Климову эту лувенскую «Утопию», получу свои деньги — немалые, между прочим, если поторговаться, как следует. Даже — вдруг мелькнуло надеждой — может, и наваждения пройдут, если я своими руками возьму это первое издание, которое — не исключено — и сам Мор держал в руках.
