— Что? — тупо переспросил я. Слова эти… я слышал… Там, в монастыре, от старика-монаха. «Разве лучше быть развратным священником, нежели добрым семьянином?». Так он сказал.
— Ты это знал? — Маленькие глазки впились в меня, проникли на самое дно, задержались там.
Пальцы едва обхватывали стакан; вдруг показалось — не удержит, уронит, разобьет. Полоска света колыхнулась в стекле, переместилась с одной грани на другую, вернулась на место.
— Нет. То есть — не знаю. Слышал. Второй монах говорил…
— А еще что говорил?
Прозрачная жидкость покачнулась, лизнула стенку, медленной тяжелой каплей сползла вниз. Комментатор поболтал коньяк, поднес к губам, выпил. Что я мог — что должен был — ответить ему? Вспоминать? Не хотелось мне это вспоминать — да, и не нужно было, если уж откровенно: до мелочей помнил я все, что нес сумасшедший монах Умберто; как клятву пионера в четвертом классе — наизусть мог отбарабанить. Комментатор потянулся за бутылкой, налил мне еще — молча. Ждал он. Я опрокинул еще порцию, выдохнул — заговорил. Опуская детали, стараясь покороче — самую суть, но все равно сбиваясь на высокий лад английских монахов. Нет, не так — прочитал. Прикрывал веки — и видел: темная келья — открой, добрый брат, — вода в кружке — книга творения — тайна письма — смирись и будешь вознесен…
— …И он ушел. А я — то есть, Томас Мор, — упал на колени и начал молиться, в страхе, тоске и душевном смятении…
Комментатор помолчал. Потом сказал:
— А ты не пробовал записать то, что слышал?
— Зачем это? — я пожал плечами. Попытался усмехнуться — получилось как-то криво, неровно, с судорогой. — Мало ли какие глюки на винте бывают — что же, все записывать?
— Нет, Боря, не обманывайся, — Комментатор покачал головой. — Сам ведь понимаешь, что не простой это, как ты выражаешься, глюк. Ты вообще-то на бодхисатву не очень тянешь — но кто знает?
— Чего-чего?
— Считается, что помнить предыдущее воплощение или провидеть следующее могут бодхисатвы, — объяснил китаец. — Святые.
Кроме Николая Угодника, святых я не помнил, бодхисатвы представились мне в виде глиняных китайских болванчиков, радостно качающих головами.
— Да, не похож, — улыбнулся Комментатор; налил мне еще: — Ладно, Боря, давай выпьем. А то ты и на себя не очень похож…
…Коньяк — бутылка за бутылкой — возникал из ниоткуда; после второй в голову начал заползать сизый густой туман. Комментатор же не пьянел вовсе — только говорить стал быстрей. Говорил он много, я слушал, соглашался, спорил, кивал, жестикулировал. Ближе к ночи удивился — а почему посетителей нет? Он успокоил: да что ты, давно уже закрыл все и табличку повесил. Сколько времени прошло? Я не знал. Уснули мы там же, в каморке — Комментатор, как фокусник, вынул откуда-то матрас для меня, а сам то ли улегся на пол, то ли спал сидя, то ли не спал вовсе. Около девяти он разбудил меня, отправил умываться — дико болела голова. Володя понажимал пальцами на какие-то «точки» — отпустило. Я выпил чаю, собрался. Напоследок вспомнил — важное, еще вчера хотел спросить, пока не напился.
