Я вспомнил. Ударом сердца раздалось внутри, эхом закричало в глубине, раскололо мозг — я вспомнил. Галлюцинация… Нет — две… И — каждый раз сумасшедший монах Умберто так назвал меня — сэр Томас Мор. Сверкнув радугой, растаяли хороводы баксов.
— Боря, что? — сочувственно глядя на меня, спросил Комментатор.
Перевел дыхание. Ответил:
— Помнишь, я тебе про глюки свои странные рассказывал? Ты еще велел точки соприкосновения искать…
— Ну-ну, говори дальше.
— Так вот, Володя, звали меня в этих глюках — только громко не смейся — Томас Мор…
Комментатор смотрел на меня — внимательно, без насмешки, изучающе прищурив китайские глаза. Сказал:
— Знаешь, Боря, а ведь ты похож на него.
— В смысле?
— На Томаса Мора, — спокойно пояснил Комментатор. — Внешне очень похож. Глаза, нос, скулы — лицо почти такое же. Я, честно говоря, еще в первый раз обратил внимание…
— Зашибись… А почему сразу не сказал?
— И как бы это выглядело? Впервые в жизни вижу человека и ахаю: «До чего же вы похожи на Мора!».
— Ну да, — я помолчал; внутри была гулкая пустота — ни мыслей, ни вопросов.
Вспомнил — то, первое, видение, про мост, коронацию, Тауэр… Стихи… Комментатор покивал головой: да-да, как раз ко дню коронации Генриха VIII Томас Мор сочинил оду. Все в масть…
— И как, по-твоему, — спросил я, — что все это может значить?
— Пойдем внутрь, — сказал Комментатор. — Там договорим.
…Янтарно-желтым переливался в стакане коньяк: выпей, полегчает. Я замахнул свою порцию разом, и смотрел внутрь стакана в руках Володи. Свет играл на толстых гранях, то задевая поверхность, то обнажая глубину, меняя оттенки; Комментатор медленно поворачивал стакан длинными темными пальцами; я наблюдал: казалось, еще несколько минут — и придет истина, вынырнет со дна, вспыхнет радужной искрой. Он сказал:
— Не стоит так остро воспринимать эти видения, Боря. Считай, что ты просто поймал эхо.
— Какое еще эхо? — машинально спросил я.
— Эхо иных воплощений, — спокойно ответил Комментатор.
Во как. Воплощений.
— То есть, ты хочешь сказать, что в прошлой жизни я был Томасом Мором?
Посторонний неузнаваемый голос. Чужие слова, чужое имя — и жизнь чужая; не было и не могло у меня быть ничего общего с этим монахом пятнадцатого века или кто он там был… Да, а — кем он был?
— Слушай, — я оживился, — а разве он был монах? В смысле — Мор? Вот этот Мор, не которого я видел, а который «Утопию» написал?
— Нет, — покачал головой Комментатор, — монахом не был. Он подумывал о том, чтобы принять постриг, даже прожил какое-то время при картезианском монастыре в Лондоне. Но после решил, что «лучше быть добрым семьянином, чем развратным священником».
