Погода со вчера изменилась — потеплело; и было мерзко, слякотно, промозгло. На Арбате полно народу — как всегда по воскресеньям; ветер расшвыривал обрывки бумаг, насмешливо свистел, забирался в рукава пальто, толкал в спину.
Пешеходная улица — забава интуриста, предмет мечтаний дворников, отбиравшихся сюда по конкурсу, как в престижный вуз, и за немалую мзду. Меньше стало проповедников и уличных музыкантов, больше торгашей. Гуляли простецки одетые доллары, низкорослые йены и вальяжные марки. Провинциалы толпились возле барахольщиков, разложивших свой трикотаж на картонных коробках, с боязливым интересом присматривались к прилавкам с порножурналами, изумленно цокали языками, изучая выставленные возле кафе меню с прейскурантами. Заграница примеряла ушанки и бескозырки, покупала матрешки с Ельциным и Горбачевым.
… Вот и первый мой адрес — невзрачный магазинчик без опознавательных знаков. Вошел.
За прилавком сидел длинноволосый юнец в наушниках, в такт постукивал пальцами по прилавку. Я быстро понял, что говорить надо не с ним, вежливо, но убедительно попросил директора. Он поинтересовался, зачем, я ответил: по личному, мол, делу. Длинноволосое пожало плечами, ушло за начальством.
Директор оказался евреем — это я понял сразу по улыбке математика: вроде все хорошо, а в уме кипит работа, костяшки по счетам так и бегают. Я достал книги, протянул ему:
— Сколько дадите вот за это?
Я ждал: вот, сейчас, задрожат руки, заблестят зрачки, «тысячу зеленых за том». Однако ошибся. Он сосредоточенно разглядывал каждую, листал, что-то высматривал, вычитывал и высчитывал; ничего не мелькнуло — ай да директор, молодец! Я понял: скажет вдвое меньше, чем это реально стоит. Приготовился небрежно усмехнуться: мол, ты что, человече, за идиота меня принял? Однако он молчал. Наконец поднял на меня глаза, улыбнулся национальной улыбкой, спросил, пожевав губой:
— И сколько же вы за это хотите?
— Нет, друг, ты не понял, — я старался говорить как можно убедительнее, — это ты мне скажи, сколько стоят. А я уже решу, оставить их здесь или идти в другой магазин.
— Увы, не могу вам помочь, — еврей с притворным сожалением покачал головой, — видите ли, я просто не знаю, сколько могут стоить такие книги…
Врал — конечно же, он врал. Но сколько я ни уговаривал, он так и не назвал цену, даже примерную. Я понимал, что он боится — наверняка ведь заметил библиотечные штампы — боится брать ворованное; но, с другой стороны, достаточно было бросить взгляд на его забитую хламом лавку: да здесь почти все было такого же происхождения, как и мои книги. А может — предположил я — цена настолько высока, что он просто не может себе позволить… Ладно, черт с ним, с евреем; у меня еще девять адресов.
