Проходит около часа. Лора отпивает глоток горячего кофе, сажает на грудь пятно, размазывает его салфеткой, просыпает сверху сахар с пирожного и решает пойти в уборную. А затем резкий поворот – и она с размаху врезается в Мици, несущую серебряный поднос, полный чашек. Посуда летит на пол; Мици, после секундного колебания, тоже.
– Иисус Мария!
– О боже, простите, пожалуйста! – восклицает Лора. – Я сейчас…
Зал замирает. Мици, распростершись на паркете, осторожно трогает лодыжку. Алистер, квалифицированный врач и законный супруг, опускается на колени, будто в замедленной съемке. Он смотрит на Лору – гневно, страстно или умоляя о понимании; после стольких тайных свиданий она, казалось бы, должна в точности знать, что у него на уме, но она не знает.
– Это… это… – говорит Мици, словно пытается всех успокоить, но не находит слов. Акцент у нее немыслимый, даже по венгерским стандартам. – Я надеяться ходить.
– Простите, простите, – повторяет Лора. – Какая же я дура…
– Нет, не дура, – отвечает Мици. – Но вы очень больше, чем я, и… Ой!
Коленопреклоненный Алистер нашел больное место на подъеме балетной ступни с голубыми прожилками. Опустив взгляд на его залысину, Лора наблюдает, как ухоженные пальцы щупают худую бледную икру. Как тяжело вдруг стало дышать…
– Идти можешь? – спрашивает Алистер.
– Я… наверное, да.
Нежным, профессиональным жестом он кладет ее руку себе на шею и помогает встать. Со всех сторон поднимается шепот – к счастью, не на английском.
– Я… какой кошмар, – мямлит Лора.
– Пожалуйста, – говорит Мици Саджен. Лора уступает дорогу. Когда мимо проходит Алистер, ее душевное состояние медленно падает до уровня пола. Лора опускается на колени, чтобы собрать осколки. Мици с дрожью в голосе говорит:
– Моя сумка.
– Я подниму, – отвечает Лора, но Мици, вцепившись в Алистера, успевает раньше.
– Не трогать, – шипит она Лоре в лицо.
А потом они с мужем уходят.
В деревне Гай обретает смысл. Марина видит поля, в которых он будет резвиться, и коров, на чьем молоке, вероятно, росли все эти крупные белые зубы.
Вест-Нойл оказался до обидного непримечательной станцией в кругу убогих сарайчиков: голубизна небес, печаль нагих деревьев. Гай в угнетающе ярком футбольном свитере идет через шоссе навстречу легковому «универсалу». Внутри может поджидать кто угодно. Дома не знают, куда Марина отправилась.
Она хватает сумки, словно те набиты важными медикаментами, и идет вслед за Гаем.
Они приближаются к автомобилю – старому, грязному и, кажется, отчасти деревянному: задние окна по краям подернуты мхом. Впереди на изодранном пассажирском сиденье стоит ящик мармелада; рядом, уцепившись пальцем за руль, сидит женщина с длинными светлыми волосами, улыбчивая, худая и миловидная. На ней грязно-серые джинсы и поеденный молью свитер. Ого, думает Марина: прислуга.
