И во многие следующие ночи тоже, хотя она делала все, чтобы довести себя до изнеможения, — усердно трудилась все рабочие дни (а в день Благодарения вызвалась работать сама), а дома выматывала себя как могла — по вечерам стирала белье, например, которое и без того уже было чистое, и гладила до тех пор, пока все, кроме Мамы, засыпали, а Мама входила в ночной рубашке и говорила: «Розакок, хватит тебе», и Розакок шла наверх и еще одну ночь лежала меж холодных простынь, глядя в черный потолок, а если ночь была лунная, то на лунные блики, скользящие по дощатому полу, на нетопленую железную печку и полочку над нею, и не слыша ничего, кроме бьющихся в ней, как ее собственный бешеный пульс, мыслей, которые она не могла высказать никому — ни Маме, ни Сестренке, ни своим темным стенам (из страха, что узнает лежавшая в соседней комнате Сисси), ни даже Уэсли по почте, пока сама во всем не убедится.
Прошел месяц, и близился к вечеру воскресный день, когда она наконец убедилась. Майло повез Маму и Сестренку в церковь готовиться к рождественскому представлению, и в доме остались только Розакок и Сисси. Розакок почти весь день подтапливала у себя печку и не выходила из своей комнаты, но часов около пяти вспомнила, что Сисси сидит внизу одна, и ей стало совестно, и она спустилась к ней. Сисси закрылась в гостиной, где печка раскалилась докрасна, и, когда вошла Розакок, она отвечала ей, еле цедя слова, и продолжала перелистывать журналы. Розакок тоже принялась читать, но немного погодя Сисси встала и подошла к окну и, глядя в наступающий сумрак, сказала:
— По-моему, им давно пора быть дома.
Розакок подняла глаза:
— По-моему, тоже.
— Интересно, чего они так задержались?
— Понятия не имею, — сказала Розакок. (Она отлично знала почему, но не хотела говорить.)
— Уж наверняка они там стараются найти деву Марию, раз я отказалась. Твоя Мама сказала, что выход один — просить Уилли Дьюк Эйкок, когда она вернется из Норфолка, если только не пригласят Маризу Гаптон, а она опять ходит с пузом.
Просто, чтобы не молчать, Розакок заметила:
— Уилли — это, конечно, будет интересное зрелище.
Но Сисси поняла это по-своему и обернулась к ней.
— Ты что же, думала, что я на это пойду, да?
— Нет, мэм, — сказала Розакок, и Сисси тихонько заплакала и отвернулась к окну. Последний месяц она часто плакала, но Розакок так и не привыкла к ее слезам, и потому она отправилась в переднюю, надела пальто и, не сказав, куда уходит, вышла из дому и зашагала через двор. Дойдя до дороги, она уже позабыла про Сисси. Она повернула налево, и, глядя в землю, сказала про себя: «Очень скоро мне придется
