Саша явно помогает ему, а Коготкова старается запутать. И когда Бражников, торжествуя, кричит: «В дураках, старина, в дураках», а Саша поддерживает: «Конечно, в дураках», Коготкову кажутся эти выкрики двусмысленными. Он бледнеет, злится, путается и делает хода еще неудачнее.
Не взглянув на часы, Коготков поднимается:
— Мне пора…
Саша вскрикивает:
— Ой! Ведь сегодня же день рождения у Аркаши. А мы и не поздравили!..
Коготкова они догоняют уже на проспекте.
— Аркаша, милый, не сердись, — берет его за руку Саша, — мы заболтались. Поздравляем тебя с днем рождения! Желаем счастья. Я желаю!..
— И я, — жмет руку Бражников.
— Ну, ладно вам, черти, — смущенно улыбается Аркадий, — люди смотрят.
Саша уходит. Друзья решают отправиться в ресторан — отметить день рождения.
Ресторан еще пуст. Тихо, нарядно, чисто. Только один офицер пьет чай, позвякивая ложечкой о стакан, читает газету.
Друзья забираются в отдельную кабину.
Бражников курит, а Коготков, заложив руки за спину, быстро ходит. В день рождения всегда почему-то думается о смысле жизни.
— Понять же надо… — раздумчиво произносит он. — Зачем мы родились? Дело какое-то сделать!.. Так оставь, в конце концов, хоть одну печь после себя. Пусть другому поколению будет тепло… Помнишь, Горький писал сыну: «Ты уехал, а цветы, посаженные тобой, цветут». Это понять нужно. Где наши цветы?..
— Постой, постой, — смеется Бражников, — я ничего не понимаю. О чем ты? С кем ты говоришь?
— Ладно. Это я так… Давай поднимем бокал за пережитое…
Синяя бархатная портьера на двери отгибается. Коготков оборачивается и видит багровое лицо, светлые брови, похожие на перевернутые запятые, глубоко сидящие серые глаза. Нижняя губа прикрывает верхнюю.
— Извините за нарушенный покой, — усмехается парень. — Случайно. Сожалею и скорблю.
Глаза у Аркадия становятся острыми, впиваются в фигуру парня и запоминают ее, вплоть до белой ниточки, прилипшей к носку сапога.
Парень скрывается. Портьера слегка колышется. Коготков бледнеет. Он стоит, что-то напряженно вспоминая. Затем подбегает и — к портьере. Чуть отведя ее, смотрит в зал.
— Ты… — заговорил было Бражников, но Коготков, не оглядываясь, резко и повелительно выбрасывает руку с растопыренными пальцами и сжимает их в тугой кулак. Пальцы белеют. Рот Бражникова закрывается. А Коготков уже стоит около и громко предлагает:
— Ну, выпьем же, выпьем! — Звякает ножом о тарелку. — Тебе, Толенька, пора на занятия. И мне пора. Официант! — зовет Коготков.
