Сенька с любопытством смотрел на отца, на то, как тот, кряхтя, стаскивал сапоги, разматывал портянки. Бляха на солдатском ремне, который отец положил на лавку, привлекла его внимание.
– Охота примерить? Примерь… – Отец помог Сеньке затянуть ремень, а сам прошелся босыми ногами по чистому некрашеному полу.
Натруженные ноги приятно холодили половицы. Не только пол, но и лавки, и стол были не покрашены, желтея первозданной чистотой. Вообще, все в избе было еще ново, не обжито, точно только вчера вошли в нее. Большая русская печь, стоявшая по середине избы и делившая ее надвое, была наспех, вчерне побелена. Предпечек, отделенный ситцевой занавеской, служил не только кухней, но и столовой. Большой самовар, который Маша получила в приданое, стоял на столе, возле него немытая посуда. «Эх, мух-то сколько! – подумал Семен, глядя на засиженное, залепленное мухами окно кухни, – липучку бы сюда!». Но липучками пользовались тогда только там, в Германии, где он два года был в плену, а здесь, дома, мух завсегда травили мухоморами из лесу.
За печкой, ближе к порогу, была дверь в спаленку. В ней вообще никакой мебели не было, стояла только возле стены большая деревянная кровать с высокими спинками, наспех застланная лоскутным одеялом. Это одеяло тоже помнил Семен, они с Машей укрывались им с первой ночи совместной жизни.
Семен придирчиво осматривал избу, она никак не походила на ту, что он оставил четыре года тому назад. В душе же, сам того не сознавая, он сравнивал то, что видел сейчас, с тем, что оставил в Германии, возвращаясь на Родину. Был он сначала батраком, а потом почти и хозяином в большом имении немки. И, конечно, дом там был побольше и убранство в доме другое. А что касается хозяйства, то и сравнивать нельзя.
Так, сам того не желая, он преуменьшил заслуги жены в поднятии их захудалого хозяйства, каким оставил его, уходя на войну. Зато помнил, как Марта валялась в ногах, умоляя остаться. «Э-э-э, да что теперь говорить!» – вяло подумал Семен и лег на кровать в ожидании Маши. И не заметил, как заснул. Проснулся от скрипа телеги и громкого голоса Маши:
– Но, но! Чего встала?!
Выскочив на крыльцо, Семен увидел Машу. Держа лошадь под уздцы, она вводила ее во двор, с опаской поглядывая, как бы колесо телеги не зацепилось осью за воротный столб.
– Сенька! – крикнула она сыну и увидела на крыльце мужа.
– Ох, Семен! – только и сказала она, выпустив из рук поводья.
Лошадь встала, мотая головой, как бы приветствуя хозяина. А он шел через широкий двор к жене, вглядываясь, узнавая и не узнавая ее. «Да, несладкая, видать, жизнь была у нее…» – успел подумать он, а она уже упала ему на грудь и, захлебываясь слезами, твердила:
