– Маленькая ты моя! Миленькая ты моя!
После женитьбы Семен ушел из приказчиков, решил осесть в своей деревеньке и заняться хозяйством. Но хозяином он оказался никудышным. Видимо, избалован он был легкой работой в лавке, оставлявшей время и пофасонить и позубоскалить, да и лень природная, наверное, сказывалась. Вставать до свету, как того требовала крестьянская работа, было неохота, к тому же пристрастился Семен к игре в карты, проигрывал то, что когда-то было им скоплено. Словом, как ни билась няня, работая за двоих, а поднять хозяйство так и не смогла. И когда грянула империалистическая, и Семена забрили, в доме, за божничкой, куда клали деньги, не нашлось и копейки, чтобы купить коробок спичек.
Четыре года, что Семен был на войне, няня исступленно работала. Кажется, ни одна «помочь» в деревне не обошлась без нее. Любо-дорого было смотреть, как лихо совала она снопы в ненасытную пасть гудящей, вздрагивавшей молотилки, поторапливая баб, отволакивающих солому. Мужиков в деревне было мало, и ее охотно звали, зная, что Машка Белоногова заменит в работе любого мужика.
Когда в восемнадцатом году Семен вернулся, он не узнал своего двора. Вместо почерневшей избушки «на курьих ножках» стояла новая изба, желтевшая на солнце свежо обструганными бревнами, стайка и сарай были крыты свежей соломой. По двору деловито расхаживали куры, в закутке повизгивал поросенок. Больше всего Семена поразила конская сбруя, висевшая на гвозде под сараем. Раз есть сбруя – значит, есть и лошадь. Никогда такого не было, даже в лучшие времена их двор был безлошадным.
Полный удивления, смятения (уж его ли это двор?) Семен поднялся на крыльцо и вошел в сени. Дверь в избу была открыта, и Семен увидел, как на широкой лавке у окна сидел парнишка лет шести и удивленно смотрел на него. Не без труда узнал Семен в этом вихрастом парнишке своего первенца, ведь тому, когда он уходил на войну, было всего два года. Дочка родилась уже без него и скоро умерла.
– Сенюшка! Сынок! Вырос-то, как! – растроганно сказал Семен и шагнул к сыну. Он обхватил колючую голову парнишки руками, прижал к себе и почувствовал, как защипало у него в глазах.
– А мамка где?
– А мамка в покосы уехала за снопами…
Семен помнил, что еще до войны у них был в покосах надел земли, десятины полторы, который они засевали то овсом, то ячменем. Были эти покосы верст за десять от деревни, так что идти туда, чтобы поскорее встретить Машу, не имело смысла: «Вот-вот сама приедет!» – подумал он и стал разуваться.
