– Аль забыли, как на прошлой неделе в лавке Кудинова покупали ситчику пять аршин?
– Очень надо помнить!
– Да вот он платочек из ситца на вас, – и парень протянул руку к кончику платка, высовывающемуся из-под шали на голове няни.
– А ну, убери лапы! – крикнула няня. – Ишь, какой ловкий!
– Напрасно вы так меня понимаете, я с полным уважением, Машенька…
Но няня была своего мнения. Со слов матери она считала всех парней охальниками, которые только и думают о том, как бы завести шуры-муры с девками, а потом смыться, оставив девку с довеском. Особенно ее насторожило обращение «Машенька»: «Какой прыткий, узнал, как и зовут». А дело было просто: «ухажер» услышал ее имя от мамы, которая была с нею в лавке Кудинова.
Не знаю, как дальше развивались события, помню только, что Семен стал появляться у нас в доме уже как жених няни. Приходил он в воскресенье днем, в сатиновой косоворотке, в сапогах со скрипом. Сидел в кухне и чинно пил чай с горячими шаньгами. Щеки его и круглый подбородок были гладко выбриты, пушистые пшеничные усы золотились на солнце, и весь он розовый и гладкий казался мне таким красивым, что я не понимала, почему няня не любит его и сердито шлепает по руке, когда Семен, оглянувшись на дверь в комнаты, берет ее за руку. Но Семен не обижался и только усмехался в свои пушистые усы.
Смутно помню свадьбу, но зато хорошо помню свое удивление тем, что такой жених, как Семен, красавец-приказчик (а последнее слово в тогдашнем моем представлении ассоциировалось чуть ли не со словом «принц») живет в покосившейся избушке на курьих ножках на окраине маленькой деревеньки.
Устав от шума голосов, от топота ног захмелевших гостей, я проскользнула во двор и увидела посреди зеленой поляны, окруженной ветхими строениями, старика. Это был отец Семена, он сидел на табуретке и был совершенно лыс, ну, то есть ни волосинки не было на его голове. Похоже, что он плакал, шмыгая носом и что-то бурча про себя.
Я хотела подойти и спросить, о чем он плачет. Но тут во двор вышел отец, подхватил меня на руки и отнес в дом. Возвращались мы домой уже ночью. Сидя в коробке между отцом и мамой, я оглянулась назад и увидела маленькое оконце, в котором тускло мерцал огонек. И такая жалость охватила меня к няне, которая навсегда оставалась в этой маленькой избушке «на курьих ножках», чтобы жить рядом со стариком с лысой, как очищенная луковица, головой. И даже то, что с нею теперь постоянно должен быть Семен, не утешало меня. Я даже сердилась на него за то, что он прикинулся приказчиком (принцем) и увозил няню в деревушку. На лице своем я еще ощущала соленые поцелуи няни, которая почему-то плакала, в исступлении целуя меня, приговаривала:
