Кроме того, существовала языковая проблема. Казалось бы, что если люди произошли из одного гнезда, то в их речи должны были бы сохраниться хоть какие-то следы этого, и что лингвисты смогут раскопать эти следы и таким образом выяснить взаимосвязь между планетами. Но ничего подобного. В каждом мире было свое вавилонское столпотворение и свои десять тысяч наречий. Ученые Земли могли проследить связь между русским, английским и шведским языками, возвести литовский, фарси и хинди к протоиндоевропейским корням, но они не находили ни одного инопланетного языка, о котором можно было бы сказать, что он ведет свое происхождение от арийской языковой группы.
Мысли Грина вернулись к двум землянам, оказавшимся в эсторианской тюрьме. Он надеялся, что с ними не слишком плохо обращаются. Возможно, в этот самый момент они корчатся от боли, если жрецам вздумалось подвергнуть их малому испытанию, предназначенному для выявления демонов.
При мысли о пытках Грин невольно подобрался. Через час ему полагалось встретиться с герцогиней. Для этого нужно было пройти через якобы потайную дверь, расположенную в стене северной башни, и подняться по лестнице до личных покоев герцогини. Там одна из фрейлин препроводит его к Зуни, а потом примется подслушивать, чтобы было о чем позже доложить герцогу. Как Зуни, так и Грину полагалось об этом не знать и делать вид, что герцогиня окружена исключительно своими доверенными лицами.
Когда ударил главный колокол храма Грооза, бога времени, Грин поднялся со скамьи и отправился исполнять свои утомительные обязанности. Если бы эта женщина могла говорить о чем-нибудь другом, кроме цвета своего лица, своего пищеварения и незатейливых дворцовых сплетен, все было бы не так уж скверно. Но нет, она болтала, не умолкая, а Грин, которого все сильнее клонило в сон, не смел задремать, поскольку тем самым нанес бы герцогине жестокое оскорбление. А потом еще и...
Меньшая луна коснулась западного края горизонта, а большая приближалась к зениту, когда Грин проснулся и в ужасе вскочил. Он заснул и заставил Зуни ждать.
— Господи, что же она скажет? — в отчаянии произнес он вслух. — И что я ей скажу?
— Тебе не придется ничего мне говорить! — тут же раздался в ответ гневный голос герцогини. Грин огляделся и увидел, что Зуни стоит рядом. Она была закутана в накидку, но из-под надвинутого капюшона виднелось ее бледное лицо и приоткрытый рот. Сверкнув зубками, Зуни принялась обвинять Грина в том, что он ее не любит, что она ему надоела, что он влюбился в какую-то другую женщину, возможно даже в рабыню, в какую-нибудь ни на что не годную, ленивую, безмозглую девчонку, у которой нет ничего, кроме смазливой мордашки. Если бы не серьезность момента, Грин улыбнулся бы этому с убийственной точностью нарисованному автопортрету.
