Плюнет старуха:
— Тьфу ты, варнак!
И уйдет прочь.
А молодой поселенец снова около молодухи. Голубыми зенками по голым ее плечам бегает, балагурит:
— Какая ты, Петровна, сдобная. Ей-богу!
Иной раз и Петровна сердито обрывала парня:
— Отвяжись, Степан! Совести у тебя нет!
А сама чувствовала, как трепетал голубь в ее груди. Пылало лицо. Горели голые плечи.
Проворно летала из избы через двор на улицу и к соседке Катерине.
Сухая, смуглая, черноглазая и остроносая Катерина спрашивала:
— Ты что, девка, как кумач?
У Петровны язык заплетался:
— Степка… холера… все пристает с похвальбой своей…
— Ну так что ж? Парень — картинка! — говорила Катерина, заливаясь смехом. — Голова-то у него, как у белого барашка — кольцо в кольцо! И лицо, как у красной девки…
— А бог-то… грех-то?! — испуганно говорила Петровна.
— На то и бог, чтобы грехи прощать, — смеялась Катерина. — Эх, ты, разварная! Ужо засохнешь со своим Филатом… как рассада без поливки…
— Перестань хоть ты-то, — упрашивала Петровна Катерину, отводя глаза. — Мочи моей нет! Ведь я венцом крыта…
По-прежнему заливаясь смехом, Катерина только махала рукой.
— Дура!.. Дурой и останешься!.. Ужо зачахнешь…
По субботам семья Филата в бане парилась: Филат — с женой, а поселенец — со старухой.
Степан и тут без шуток не обходился.
Бегает глазами по желтому, морщинистому скелету старухи и вздыхает:
— Ох-ох-хо… худо, бабушка…
Старуха хлюпается руками в лохани, седые и реденькие волосы полощет и ворчит:
— Чего опять надумал?
— Да как же… обидно! Сама рассуди: кому нельма, а кому — чебак вяленый…
Сдвинет старуха седые брови:
— Какой чебак? Что ты мелешь?
Степан моет свои курчавые волосы, белые зубы скалит:
— У дяди Филата, говорю, баба-то — как нельма! А я вот, с тобой парюсь и моюсь, вроде как с чебаком вяленым!
— Тьфу, варнак, насмешник!.. Это ты меня чебаком вяленым прозываешь?
— Ну, конечно, тебя.
— Ах, ты варнак, варнак! Ужо накажет тебя господь! И пошто ты такой просмешник уродился, варначьи твои глаза?!
— Ничего не поделаешь, бабушка, — отвечал Степан, едва удерживаясь от хохота. — Смешинка часто попадает мне на язык — потому я и такой смешливый.
Начнет одеваться старуха. Хмурит седые брови, а в подслеповатых глазах ласка светится. Придет в избу, сядет за стол чай пить и воркует:
— Хорошего работника добыл ты, Филат. Парень-то — огонь!
Филат разглаживает рыжую куделю на малиновом послебанном лице, с шипением потягивает из блюдца чай и гудит:
— Не говори, маменька, — гору своротит!..
