Два или три дня не было никакого ответа на мою выходку, и я уже начал сожалеть о проявленном мной нахальстве по отношению к этой Даме, как однажды мой лакей вошел и доложил, что меня хочет видеть какая-то девица. Я сам выскочил в прихожую и встретил там уже знакомую мне Демуазель; после взаимных приветствий она сказала мне, что ее Госпожа приглашает меня к обеду, и протянула мне письмо. Я его немедленно вскрыл; Дама в очень строгих выражениях сообщала мне, что не желала бы остаться совсем одна в таком затруднительном положении, как у нее, но, хотя мое предложение и показалось ей несколько странным, поразмыслив, она все-таки согласна на него. В глубине души я необычайно обрадовался, но, сдержав свой порыв, нее таким же холодным тоном сказал этой Демуазель, что принимаю приглашение ее Госпожи.
Около семи часов вечера я снова был в доме этой Дамы; она точно так же покраснела, увидев меня, как и в первый раз, и обед прошел в напряженном [118] молчании; но когда мы встали из-за стола, она, может быть, под воздействием выпитого за обедом вина, почувствовала себя свободнее в моем присутствии и снова рассказала мне о своем деле. На этот раз я слушал ее с большим вниманием, чем прежде, и заключил из всего сказанного, что сын ее был порядочный мерзавец. Разумеется, я не стал раскрывать ей свои мысли, поскольку было ясно видно, что она его очень любила; вместо этого я пообещал ей встретиться с ним и объясниться по всем вопросам. Но не успела она меня поблагодарить, как я признался ей, что едва взглянул на нее, как проникся к ней самыми нежными чувствами, и если она не хочет сделать из меня несчастнейшего из людей, она должна предоставить мне свои милости. Я говорил совершенно откровенно, поскольку, несмотря на разницу в возрасте, я находил ее миловидной, как я заметил выше, а сознание того, что она очень богата, делало ее в моих глазах совершенной красавицей. Она была смущена моим признанием, но когда мы прощались, позволила себя поцеловать.
Продолжавшаяся в Париже смута и обязанности службы мешали мне, как я и предвидел, чаще встречаться с моей Дамой, но буквально каждый день я писал ей страстные послания, и ее ответы делались все искреннее день ото дня. По странному стечению обстоятельств я никак не мог встретиться с ее сыном, хотя, как я узнал, он находился при Дворе, но когда бы я о нем ни спрашивал, он всегда был в отлучке. Тем временем в одном из своих ответов Дама в самых скромных выражениях намекнула мне, что совсем не прочь снова меня повидать. Я употребил все средства, чтобы отговориться от службы, и на следующий же день был у нее. Она, как обычно, вспыхнула, увидев меня, но за разговором смущение ее постепенно прошло, и дальнейшая беседа протекала в совершенно откровенных тонах. Я высказал перед ней все страстные желания, о каких уже писал ей в посланиях, она же робко возразила, хотя я ей был далеко не безразличен, но следует учесть разницу [119] в возрасте, существенно мешавшую нашим взаимным симпатиям, и вообще она никогда и никому не предоставит своих милостей, кроме как в законном браке. Ее слова означали для меня даже больше того, на что я смел надеяться, однако я счел, что дело будет вернее, если мне все-таки удастся настоять на своем; потому я мягко отвел все ее возражения и настолько нежно и страстно уговаривал ее, что она начала постепенно уступать, и в конце концов я добился от нее всего, что только может желать мужчина получить от женщины. На следующее утро я вышел из ее дома, переполненный совершенным счастьем.
