Принц де Конти, носивший под сутаной те же страсти, что другие носят под кирасой или под перевязью, наплевал на эти советы, или, по меньшей мере, если он и не наплевал на них открыто, то все-таки не позволил им повлиять на его обычные отношения с любовницей. Принц де Конде пришел из-за этого в совершенное негодование на него, и так как он желал, чтобы его брат, точно так же, как и все остальные, сгибался под его волей, он начал принимать с ним совсем другой тон, чем до этого. Он начал строить перед ним тысячу насмешек над его любовницей, и, не найдя, за что бы укусить ее особу, обвинил ее в дурном поведении. Так как у ее матери были личные друзья, чьими советами она [45] пользовалась в тех великих предначертаниях, что гнездились у нее в голове, он приписал дочери несколько иные отношения с ними, чем у матери. Он заявил ему, что Коадъютор, Маркиз де Лэк (Лег — А.З.) и Комартен, выходя из комнаты Герцогини, направлялись в комнату ее дочери; она отличалась здоровым аппетитом, настолько, что если ему угодно получить остатки от этих трех персонажей, ему остается только взять ее в жены. Принц де Конти, каким бы влюбленным он ни был, проглотил эту клевету, как правду, и получил от этого такое отвращение, что порвал с ней.
Коадъютор прекрасно догадался, что удар был нанесен скорее старшим, чем младшим, но так как он еще ни в чем как следует не уверился, то рассудил кстати не порывать с ним окончательно. Он хотел сначала хорошенько прояснить свои подозрения, надеясь, что если всего лишь ревность заставила Принца де Конти сделать то, что он сделал, нетрудно будет его от нее излечить.
Так как дела находились в этом состоянии, когда Королева и Кардинал загорелись мыслью вновь наложить руку на персону Принца де Конде, советы Сеньоров де Лиона и ле Телье не показались неуместными ни Ее Величеству, ни этому Министру. Итак, они решили отложить исполнение до того, как у Коадъютора не останется больше сомнений по поводу истинных намерений Месье Принца. Они взялись, однако, как одна, так и другой, приложить старания к тому, чтобы осознание явилось к нему как можно раньше. Они рассчитывали — когда это будет сделано, не останется больше не только видимости примирения между ними, но еще и им самим будет легко вынудить Коадъютора вернуться на их сторону.
Де Лион и ле Телье были двумя весьма различными людьми; один был воплощенной тайной, другой довольно прям, хотя и занимал такое место, где даже рожденный с искренностью вскоре ее теряет. Потому они и повели себя совершенно различно при исполнении возложенного на них поручения. Один [46] воспользовался большими обходными маневрами, чтобы достичь успеха, другой пошел прямо к цели, не заботясь о разведении стольких церемоний. Он отправил одного из своих Служителей сказать Коадъютору, что хотел бы с ним поговорить; таким образом, если тому будет угодно назначить ему свидание, он на него непременно явится. Коадъютору даже очень было угодно; он направился к Картезианцам, и когда дал знать об этом Месье де Лиону, они там же и встретились у некого Отца по имени Дом Жюлио. Они оба пришли туда инкогнито, и хотя Месье де Лион был предрасположен дурно судить о достоинствах Дам, потому что у него самого была одна, кем он не имел никаких причин быть довольным, он начал превозносить добродетель Мадемуазель де Шеврез до небес, дабы еще увеличить ту досаду, какую этот Прелат должен был ощущать от того, что Месье Принц воспользовался именно этим предлогом, чтобы порвать с ней. В общем, когда он так подготовил его сознание слушать себя более охотно, он сказал ему, — если тот пожелает примириться с Кардиналом и наставить Парламент не противиться больше его возвращению, ему дадут все заверения, что он сможет разумно надеяться переодеться в Пурпур в первый же раз, как только Папа назначит новых Кардиналов.
