При этой мысли мое лицо заливает румянец.
– Да что говорить, мы все готовы взяться за дело. Можем начать прямо сегодня – приступим к дежурству. – Он протягивает руку к винтовке, которая всегда рядом с Джонни. – Не можете же вы не спать всю ночь.
– Но ты никогда не стрелял из такого ружья, – говорю я.
– Научусь.
– Ты не считаешь, что это Джонни должен решать?
– Нет, Милли, я не считаю, что, кроме него, никто не может контролировать оружие.
– Что ты делаешь, Ричард? – шепчу я.
– Такой же вопрос я мог бы задать и тебе.
Взгляд, которым он удостаивает меня, радиоактивен. Все у костра замолкают, и в тишине мы слышим далекие вопли гиен, пожирающих брошенные нами внутренности антилопы.
– Я уже попросил Исао заступить сегодня ночью на второе дежурство.
Ричард удивленно смотрит на мистера Мацунагу:
– Почему его?
– Он хорошо разбирается в оружии. Я его проверил.
– Я первый снайпер в нашем токийском стрелковом клубе, – говорит мистер Мацунага, гордо улыбаясь. – Когда вы хотите, чтобы я заступил на дежурство?
– Я разбужу вас в два часа, Исао, – говорит Джонни. – Так что ложитесь спать пораньше.
Ярость в нашей палатке похожа на какого-то зверя, на монстра со сверкающими глазами, который готовится к прыжку. И видит этот монстр только меня, жертву, в меня он готов вонзить когти, и я говорю с ним тихим, спокойным голосом, надеясь, что когти не вцепятся в меня и эти глаза выгорят сами по себе. Но Ричард не позволяет ярости затихнуть.
– Что он тебе говорил? О чем вы ворковали, как два голубка? – вопрошает он.
– А о чем, по-твоему? Как нам продержаться эту неделю!
– Ага, значит, речь о выживании?
– Да.
– А Джонни крупный специалист по выживанию, и именно поэтому мы оказались в заднице.
– Ты винишь в этом его?
– Он сам продемонстрировал, что ему нельзя доверять. Но ты, конечно, ничего не видишь. – Он смеется. – Знаешь, для этого есть название. Это называется «охотничья лихорадка».
– Как?
– Это когда женщины влюбляются в проводников по бушу. Им достаточно увидеть мужчину в одежде охотника, и они тут же ложатся под него.
Это самое наглое оскорбление, какое он мог придумать, но я беру себя в руки, потому что никакие его слова теперь меня оскорбить не могут.
– Знаешь, что я о тебе поняла? Ты настоящий сукин сын.
– По крайней мере, это не я хочу трахаться с африканским проводником.
– А откуда ты знаешь, что я с ним уже не трахалась?
Он поворачивается на бок, спиной ко мне. Я знаю: ему не меньше, чем мне, хотелось бы выскочить куда-нибудь из палатки, но выходить наружу небезопасно. В любом случае идти нам некуда. Я могу только отодвинуться как можно дальше от него и молчать. Я больше не знаю, кто этот человек. Что-то в нем изменилось, произошла какая-то трансформация, пока я смотрела в другую сторону. И это сделал буш. Ричард стал мне чужим. А может, он всегда был чужим. Я как-то читала про жену, которая лишь через десять лет узнала, что ее муж – серийный убийца. «Как она могла этого не видеть?» – спрашивала я себя, читая ту статью.
