– Отче, простите меня, потому что я снова грешила, – тихо произнесла молодая женщина.
– Все те же порочные помыслы, мадам?
– Нет. Я солгала мужу. Я не сказала ему, что в прошлый четверг была на исповеди.
– Умалчивать не означает лгать, – возразил кюре мягким голосом.
– Но если сегодня я снова не скажу ему, что была в церкви, как не говорю о своих преступных мечтаниях…
– Дорогая мадам, вы не первая супруга, страдающая от недостатка любви! Я много размышлял над участью, постигшей моего несчастного предшественника. Вы исповедовались перед ним в своих греховных помыслах? Может, после этого он стал позволять себе некоторые вольности, что недопустимо? – спросил Шарваз тоном, исполненным благожелательности.
Матильда не сразу нашлась с ответом.
– Да, я рассказала ему о том, что так меня тяготило, – пробормотала она наконец. – Но не было случая, чтобы отец Биссет оскорбил меня неуважением. Он вел себя несколько фамильярно, вот и все. Будет правильно, если я кое-что вам о нем расскажу.
Дыхание ее участилось от волнения, но в целом Матильда была разочарована поворотом, который принял разговор. Кюре это почувствовал и решил, что сто́ит поторопить события. Ему хотелось увидеть Матильду вблизи, насладиться ее красотой.
– Наша беседа становится слишком светской, мадам. Давайте продолжим ее в другом месте.
И, дрожа от возбуждения, отец Ролан вышел из исповедальни. Опыт подсказывал ему, что долго скрывать свои намерения нет нужды. Многие молодые женщины были польщены его интересом, полагая, что нужно обладать редкой красотой и обаянием, чтобы совратить с пути истинного не просто мужчину, но священника. Сам он не представлял жизни без общения с представительницами прекрасного пола, утешавшем его в горестях и заставлявшем забыть о фрустрации.
Взволнованная, с разрумянившимися щеками, Матильда механически одернула платье. Ей хотелось нравиться всем мужчинам, и она вела бы себя так при встрече с новым учителем, новым мэром или любым приезжим, который решил бы обосноваться в Сен-Жермен, если бы новый знакомый был того же возраста, что кюре Шарваз, и имел такое же обаяние. Прижав ручку в черной кружевной перчатке к груди, приоткрыв губы и тяжело дыша, она так и осталась сидеть, глядя прямо перед собой.
Они впервые оказались лицом к лицу, и оба молчали. И чем дольше мужчина и женщина смотрели друг на друга, тем более крепли невидимые узы между ними. У обоих было ощущение, что встретился наконец человек, который давно и хорошо знаком, которого всегда можно понять. Они были одной породы и осознавали это – оба непокорные, скрытные и… не знающие угрызений совести. Им навязали участь, которой они не желали, которую с трудом выносили, выискивая во всем, что их окружало, способ хотя бы немного украсить свое существование.
