— Не дергайся. Я вожу с тринадцати лет. Как только ноги достали до педалей, отец давал мне покрутить руль. У нас был старый, ещё дедовский «Москвич». Права получил два года назад. И с тех пор перепробовал, наверное, все марки. Можно включить магнитолу? — Одной рукой Юл перебирал кассеты, разглядывая надписи. — Вот это, думаю, пойдет. — Он нажал кнопку и в теплый салон ворвался голос Хулио Иглесиаса.
Сжав зубы, я закрыла глаза. Под эти испанские стенания мы начинали с Сергеем нашу семейную жизнь в дощатом домике крымской турбазы. Тогда этот певец был совсем неизвестен у нас, кассету привезли из Мехико и подарили к свадьбе друзья мамы.
— Кажется, невозможно найти человека, у которого под эти мелодии не происходило бы нечто весьма лирическое. — Зло сказал Юл. — Лайза предпочитала заниматься любовью в романтическом звуковом оформлении, а на трезвую голову выбирала что-нибудь «покруче»… И тебя, вижу, достало. — Юл остановил мою руку, тянущуюся к клавише выключателя. — Я знаю, что больно. Но хочу, чтобы и для тебя, и для меня этот голос и эта музыка были связаны только с этим зимним вечером и с предощущением чуда, которое ждет нас… Я отрекаюсь от прошлого… Слушай: «Любовь, только любовь, одна любовь живет в наших сердцах. И никогда не будет ничего другого, потому она бессмертна», — перевел Юлий и смущенно признался: я учил испанский в институте два года. А слово «аморе» запомнил в первую очередь.
— Достаточно. Лучше помолчим. — Я выключила магнитофон. — Мы обречены топтаться по уже хоженным тропам, попадая на чьи-то следы…
— Но у нас будут общие воспоминания. Обязательно будут. Посмотри на меня. Эй. посмотри, Слава!
Сидящий за рулем мужчина был незнаком мне. Уверенную осанку, азартный блеск в глазах и даже гордо вздернутый подбородок я видела впервые. Он был старше и сильнее меня. И он был прекрасен.
— Голова кружится. — Почувствовав внезапную слабость, я откинулась в кресле. — Я запомню это дерзкое выражение лица и буду хранить его в копилке общих воспоминаний… Кстати, там уже не так мало трофеев… Я помню нашу первую беседу, и вторую, и встречу в Останкино…
— И ещё ты запомнишь это. — Круто свернув с шоссе на узкую дорожку среди елок, Юлий остановился. Меня поразила внезапная тишина и темнота, пересекаемая пунктирами проносившихся по шоссе автомобилей. Их фары на мгновение пронизывали сумрак салона, как свет привокзальных фонарей купе проносящегося поезда. Юлий нажал рычаги — спинки сидений упали, открывая нам путь друг к другу.
